Аллан Фоллсом - День исповеди

— И вы сумеете это устроить?

— Да.

Гарри уставился на Итона. Изумленно и не скрывая гнева, поскольку понимал, что им манипулируют.

— На вашем месте, мистер Аддисон, я прыгал бы от радости. Ведь вы уже нашли двух человек, которые хотят вам помочь. И не только хотят, но и могут.

Гарри еще некоторое время разглядывал его.

— Итон, знаете, вы просто поганый сукин сын.

— Нет, мистер Аддисон. Я просто тертый государственный чиновник.

Гарри лежал на кровати в квартире Итона и без особого успеха пытался уснуть. Дверь он запер, а ручку для верности подпер спинкой стула — на всякий случай. Он лежал и пытался убедить себя в том, что все хорошо. И что Итон прав. До нынешнего вечера он оставался совсем один и был в безвыходном положении. И вдруг у него появились и убежище, и сразу два человека, пытающиеся ему помочь.

Итон ушел, пообещав принести что-нибудь поесть и порекомендовав Гарри потратить это время на мытье и самую тщательную обработку подживающих ран. Но только не бриться. Поскольку отросшая щетина, уже превращающаяся в бороду, изменила его почти до неузнаваемости.

И еще он попросил Гарри подумать, кем он хочет стать. Нужно выбрать что-то такое, о чем он мог бы свободно говорить, если спросят, — например, специальность преподавателя права из колледжа, или, скажем, журналиста, специализирующегося на индустрии развлечений и приехавшего в Италию провести отпуск, или сценариста, или писателя, знакомящегося с наследием античного Рима.

— Я останусь тем, кто я есть, — священником, — сказал Гарри, когда наутро Итон вернулся с пиццей, бутылкой красного вина, хлебом и кофе.

— Но ведь полиция ищет как раз священника-американца.

— Здесь священники на каждом шагу. И думаю, среди них немало американцев.

Итон в первый момент заколебался, но потом кивнул, вышел в спальню и вернулся с двумя рубашками и свитером. Затем он извлек из шкафа 35-миллиметровый фотоаппарат, вложил в него пленку и усадил Гарри перед пустой стеной. Он сделал восемнадцать снимков. На шести Гарри был одет в одну рубашку, на шести — в другую, а еще на шести — в свитер.

После этого Итон ушел, предупредив Гарри, чтобы тот никуда не выходил, и пообещал, что завтра к полудню его навестят либо он сам, либо Адрианна.

Почему?

Почему он решил выдать себя за священника? Неужели это было разумно? Да! Будучи священником, он сможет в любой момент превратиться в мирянина, достаточно будет переодеться. И как он предположил с самого начала, среди священнослужителей здесь, несомненно, полно американцев. Прячься на самых заметных местах, посоветовал ему Геркулес. Держись поближе к тем, кто тебя ищет. Он попробовал, и это сработало. Не один, а много раз. Однажды он даже побывал под самым носом у карабинеров.

С другой стороны, Итон был прав: полиция ищет не кого-нибудь, а Дэнни. А Дэнни священник и американец. Так что священник, говорящий по-итальянски с американским акцентом, автоматически попадает под подозрение. На него будут смотреть, о нем будут думать, невзирая даже на то, что борода делает его неузнаваемым. И еще нельзя забывать об объявленной награде. Сто миллионов лир. Это примерно шестьдесят тысяч долларов. Найдется множество народу, готового попытать счастья и позвонить в полицию, даже понимая, что ошибка может быть чревата жестокими насмешками и оскорблениями.

Дальше: что он знал о жизни и обязанностях священника? Что, если какой-нибудь священнослужитель заговорит с ним? Если кто-нибудь попросит его о помощи? Но так или иначе, решение было принято, фотографии сделаны… Тем более что Итон пообещал вместе с документами снабдить его и весьма убедительной автобиографией.

Значит, священник…

Снаружи до Гарри доносились звуки ночного Рима. Виа ди Монторо пролегала в стороне от самых оживленных районов и была намного тише, чем улицы, проходившие рядом с его отелем, расположенным совсем рядом с вершиной Испанской лестницы. Но и здесь не было тишины. Ездили машины. То и дело с жужжанием проносились мотороллеры. По тротуарам шаркали подошвами пешеходы.

Однако мало-помалу все эти звуки слились в единый фон, в цельную симфонию мира, существовавшего вдали от него и вне его. От горячего душа, чистой постели и вообще подобия нормального порядка Гарри потянуло в сон; все убеждало его признаться самому себе, что он донельзя измотан. Возможно, именно по этой причине он и решил, что будет выдавать себя за священника. Просто потому, что принять такое решение было легче всего. И потому, что он некоторое время успешно пробыл в этом образе. Но не в последнюю очередь и по другой причине — ему подсознательно хотелось почувствовать, пусть даже таким странным образом, что же на самом деле представлял собой Дэнни. Воплотить в жизнь тот совет, который, вероятно даже не заметив того, дал ему Геркулес. Превратиться в собственного брата — пусть ненадолго.

Он закрыл глаза и почувствовал, что его уносит сон. И, засыпая, вновь увидел перед собой поздравительную открытку: на фоне украшенной рождественской елки улыбающиеся лица людей с красными санта-клаусовскими шапками на головах — мама, отец, он, собственной персоной, Маделин и Дэнни.

«Аддисоны желают вам счастливого Рождества».

Потом видение исчезло, и из темноты до него донеслись слова Пио. Тот, понизив голос, снова повторял то, что сказал в машине, когда они возвращались в Рим: «Знаете, как рассуждал бы я, если бы оказался на вашем месте?.. Правда ли, что мой брат жив?.. Если да, то где он может находиться?»

Марчиано сидел один в своей библиотеке перед темным монитором выключенного компьютера. Книги, заполнявшие все пространство вдоль стен, от пола до потолка, сейчас, в его донельзя подавленном состоянии, казались никчемными декорациями. Единственным источником света в комнате служила галогеновая лампа, стоявшая на антикварном письменном столе. А под лампой, в середине светового пятна, лежал конверт, доставленный ему в Женеве, — без адреса отправителя, но зато с пометкой «Срочно». Этот самый конверт был при нем, когда он возвращался на поезде в Рим. Внутри лежала аудиокассета, которую он прослушал лишь один раз и больше не включал. Он и сам не знал, почему сейчас вдруг решил прослушать ее снова. Но так или иначе, ему неодолимо хотелось это сделать.

Открыв ящик стола, он достал оттуда маленький, с ладонь, диктофон, поставил его на стол, затем открыл конверт и вложил кассету в магнитофон. Секунду-другую помедлил в нерешительности, а затем нарочито резким движением нажал кнопку «Пуск». Сначала из динамика доносилось лишь негромкое сухое шипение, а затем раздался голос, приглушенный, но совершенно четкий: