Кристофер Ишервуд - Рамакришна И Его Ученики

Хари (Турьянанда) впоследствии часто рассказывал историю, которая иллюстрирует странный «драматургический» аспект болезни Рамакришны.

«Однажды я подошел к кровати Учителя и спросил:

– Как вы себя сегодня чувствуете? Учитель ответил:

– У меня очень сильные боли. Не могу есть, и в горле нестерпимо жжет.

Но он меня не обманул. Я видел, что он испытывает мою преданность. Я знал, что в Упанишадах сказано: игра Атма-на, это „как будто", это не реальность. Атман не может испытывать боль или страдание. А познавший уже есть Атман.

Чем больше жаловался Учитель, тем яснее мне становилось, что меня проверяют. В конце концов я не выдержал и сказал:

– Учитель, что бы вы ни говорили, но я в вас вижу только безбрежный океан блаженства!

На что Учитель улыбнулся:

– Ах негодяй, он все понял!»

В терминальный период болезни Рамакришны Наг Маха-шей лишь изредка навещал его, не в силах вынести вида истощенного тела. В один из приходов Рамакришна тепло приветствовал его, обнял и спросил:

– А ты не можешь меня вылечить? У докторов ничего не выходит.

Наг Махашей обладал мистическими силами, которые позволяли ему при желании взять на себя чужую болезнь. Он колебался всего миг – в величии своей преданности почерпнул он отвагу и твердым голосом заявил:

– Да, Учитель, я могу вас исцелить. С вашего благословения я сейчас же это сделаю.

Он шагнул и уже был готов возложить на Рамакришну руки, когда тот оттолкнул его со словами:

– О да, я знал, что на это ты способен.

В начале августа Рамакришна позвал Джогина и попросил его прочитать вслух бенгальский альманах, где перечислялись дни месяца шраван, начав с 25 числа (с 9 августа). Когда Джогин дочитал до последнего дня шравана, который соответствует 15 августа по юлианскому календарю, Рамакришна знаком показал, что дальше слушать не хочет.

Несколькими днями позже Рамакришна позвал к себе Нарена. Они были вдвоем в комнате. Не сводя глаз с Наре-на, Рамакришна погрузился в самадхи. Нарен почувствовал, как его наполняет некая сила, нечто вроде электричества, и медленно лишился сознания. Придя опять в себя, он увидел, что Рамакришна плачет.

– О Нарен, – сказал он, – я сейчас отдал тебе все, что имел, и остался беден, как нищий! Но силы, переданные мной, дадут тебе возможность совершить в мире великие дела. Когда все будет сделано, можешь возвращаться туда, откуда ты явился.

13 августа Нарен опять был наедине с Рамакришной в его комнате. Тело, простертое на кровати, едва подавало признаки жизни и казалось всецело поглощенным болью. Могло ли быть воплощением Бога это мучительно страдающее существо? Нарен сказал себе: «Если сейчас, перед лицом смерти, он проявит свою божественность, я все признаю». Но тут же устыдился этой мысли и сразу выбросил ее из головы. Он застыл у постели Учителя, напряженно всматриваясь в его лицо. Губы Рамакришны медленно раздвинулись, и он отчетливо проговорил:

– О Нарен, неужели ты все еще не убежден? Тот, кто однажды был рожден как Рама, снова был рожден как Кришна, живет сейчас как Рамакришна в этом теле – и отнюдь не в твоем ведантическом понимании.

Словами «не в твоем ведантическом понимании» Рамакришна, конечно, подчеркивал, что говорит о себе не как об Атмане по сути, ибо каждое существо и каждый предмет есть Атман, согласно философии веданты. Рамакришна открыто объявлял себя аватарой и реинкарнацией предшествовавших ему аватар.

На протяжении всего воскресенья 15 августа Рамакришна явно уходил. Пульс у него был неровный, а незадолго до сумерек он начал дышать с трудом. Тем не менее у него достало силы сказать на прощанье нежные слова утешения Сараде, которая вместе с Лакшми была возле него.

– Послушай, я будто куда-то удаляюсь, как сквозь воду, куда-то очень далеко.

Когда Сарада заплакала, он продолжил:

– Не надо тревожиться. Ты будешь жить той жизнью, которой уже давно живешь. Нарен и другие присмотрят за тобой. Они будут так же добры к тебе, как были добры ко мне. Позаботься о дорогой Лакшми…

Вечером его пытались накормить жидкой пищей, но он почти не мог глотать. Его стали обмахивать опахалом, он погрузился в самадхи, и тело его оцепенело. Ученики боялись, что это уже конец. Однако к полуночи он пришел в сознание, заявил, что очень голоден, и, ко всеобщему изумлению, без видимого дискомфорта съел целую тарелку каши. Еда как будто подбодрила его. Нарен посоветовал постараться поспать. Но Рамакришна трижды возгласил имя Кали таким ясным и звонким голосом, какой должен бы быть ему не по силам. После этого он стал как бы засыпать. Он лежал в спокойной и удобной позе, так что Нарен спустился вниз вздремнуть.

Вдруг по телу Рамакришны пробежала дрожь, и встопорщились волоски. Глаза глядели на кончик носа. На лице играла улыбка. Рамакришна был в самадхи. Это произошло в две минуты второго, в ночь на понедельник 16 августа.

Рамакришна ушел в махасамадхи – в конечное состояние самадхи, в котором познавший Брахман оставляет физическое тело. Однако окружающие не сумели – и не желали – распознать махасамадхи. До утра они сидели и наблюдали за ним с постепенно исчезающей надеждой. Появились Гириш Гхош и Рам Чандра Датта, а когда занялось утро и весть распространилась по Калькутте, к ним присоединилось множество других. Вишванатх Упадхьяя отказался сдаться. Он заявил, что чувствует тепло, идущее от тела, и принялся растирать спину. К полудню приехал доктор Саркар и после осмотра сказал, что, по его мнению, смерть наступила всего полчаса назад.

В пять часов пополудни тело Рамакришны снесли вниз и положили на кровать. Оно было обернуто в одежды цвета охры, убрано сандаловой пастой и цветами. По предложению доктора Саркара была сделана та фотография, о которой я писал в предыдущей главе. Часом позднее под звуки религиозной музыки тело было перенесено на близлежащий гхат сожжения в Баранагоре на берегу Ганги. Тело было сожжено почти напротив того места, где на другом берегу будет возведен великий храм Белур Матха, монастыря Рамакришны.

Но провожавшие в тот вечер Рамакришну не могли видеть ни тот храм, ни прочие величественные здания, высящиеся на другом берегу, которые заверили бы их, что слово и дело Рамакришны будет продолжено грядущими поколениями. Было допето последнее песнопение, догорел погребальный костер, и душная летняя ночь опустилась на безразличный город и на непостоянные воды. Во плоти Рамакришна ушел от них, не оставив ничего более ощутимого, чем пепел, который Шаши собрал в медную урну. Они были наедине со своей утратой.

Но, возвращаясь с гхата сожжения, ученики не лили слезы. Все они знали, чему посвящены их жизни, знали, что теперь не могут покинуть друг друга. У них не осталось ничего, кроме пережитого совместно и веры в Учителя, – и этого было достаточно. С отвагой юности возвысили они голоса в кличе, прозвучавшем триумфально: «Джай Шри Рамакришна!»