Петра Хаммесфар - Сестра

Имя другого я тут же снова забыла, он был еще очень молод, в джинсах и кожаной куртке. У него были светло-соломенные волосы и куча веснушек на лице и руках. И он был очень светлокожим, с розоватым оттенком. Мальчик — кровь с молоком, здесь даже кожаная куртка не спасала.

Волберт был олицетворенным спокойствием. Молочный мальчик, напротив, не знал куда руки девать. Он перемещал их из карманов куртки в карманы брюк, вытаскивал обратно, массировал пальцы и теребил пряжку пояса. Его взгляд отражал неуверенность.

По всей вероятности его шокировала моя внешность. Он уставился на меня, будто произошла у него зловещая встреча с существом неизвестного вида, с чем-то противно-слизистым, о котором наука старалась нас убедить, что оно располагает определенной разумностью, в противном случае оно вряд ли смогло бы совершить путешествие к нам со своей планеты.

Как же я ненавидела этот взгляд! Осторожность в глазах, как крупногабаритный «стоп»-знак на улице преимущественного проезда, а на лбу стоит: «Ах ты, срам какой», прописано. И на языке вертится с полдюжины вопросов: «Как же это случилось? Как живет человек с таким лицом? И вообще — разве это жизнь?»

Нет, проклятье, это уже давно не было жизнью!

У него были серые глаза, очень светлого, почти водянистого оттенка, с темными ободками вокруг радужной оболочки. Странно, на что обращаешь внимание в такой ситуации. Когда каждый нерв дрожит от напряжения, когда пульсирует каждая клеточка в мозгу: только не сделай сейчас ни одной ошибки, Миа. Одно неверное слово, один необдуманный жест, и ты будешь сидеть в смирительной рубашке… Если бы только в этом дело было, легче было бы это перенести.

Волберт исходил, вероятно, из того, что Изабель меня уже подробно проинформировала. «У нас есть к Вам пара вопросов», — начал он.

Естественно, у них была масса вопросов. Были ли у Роберта враги — но это было позже. Вначале я вообще не знала, что он хотел от меня услышать. Весь мой рассудок был зафиксирован на «принудительном направлении на лечение», все прочие мысли были выключены, так же, как и понимание происходящего. Я могла слушать, но не постигала при этом смысла.

Волберт поинтересовался, когда Роберт покинул ночью дом, известно ли мне, с кем он хотел встретиться. Вместо меня ответила Изабель голосом, то и дело прерывающимся тоненькими всхлипами.

Она была великолепна в своей роли, разыгрывала потрясенную молодую вдову с такой достоверностью, что даже опытный психолог не испытывал бы сомнений в искренности ее чувств.

А я все еще осмысливала вопрос Волберта. Ночная встреча? Чепуха.

Внезапно я снова увидела себя лежащей на кровати в спальне Сержа. Серж стоял у телефона — красивый и обнаженный, мускулистый и волнующий. Я слышала его голос: «Сейчас не выдумывай, Миа, одевайся, наконец. Проклятье, не могло же тебя в самом деле так разобрать».

Что он мне дал, этот маленький мерзавец? Он должен был что-то добавить в последний напиток. «Послушненько до дна выпить, Миа, и ты полетишь»…

И я полетела прямиком в рай тысячи удовольствий, и когда я на его постели лежала, я еще не совсем вернулась на землю. Серж сказал в телефон: «Привет, Роб, это я». Он коротко улыбнулся, покосился на меня и сказал: «Точно, Роб. Извини, что я беспокою, но она чувствует себя плохо, и ты же знаешь, как это. Если я ее в таком состоянии посажу в такси, она поколотит водителя».

Потом, прислушавшись, заверил: «Нет, Роб, правда нет. Ни капли водки». И прежде, чем трубку положить, добавил: «Ах, чуть не забыл. Она уже не в баре, я ее привел наверх, так мне вернее казалось. Внизу полно народу, и лучше избежать разговоров».

Роберт приехал, конечно, он сразу приехал. Он всегда приезжал сразу после звонка Сержа. Он даже и не сердился на меня, не упрекал, что из-за меня его разбудили. Он спросил, есть ли еще у меня боли, сам при этом был какой-то рассеянный и дал мне клирадон прежде, чем я успела ему ответить.

Потом он еще с Сержем беседовал. Не знаю, о чем — я не следила за этим, да была и не в состоянии прислушиваться. Наконец, Роберт взял меня под руку и помог спуститься по лестнице. Мы пошли к заднему выходу, это я еще помню. И больше ничего.

Blackout. [2] Помутнение рассудка, разума (анг.) Свет выключен, опущен занавес. Одним стаканчиком больше, куда добавляется какая-то дрянь, возможно, «экстази», потом капсула клирадона, которой одной уже достаточно, чтобы вывести человека из строя…

До меня постепенно доходило, что вопросы Волберта не были направлены на выяснение моего душевного состояния, они осторожно кружили вокруг того, что уже произнесла Изабель. Роберт мертв. Я могла это думать. Но я не могла этого чувствовать.

Изабель все еще говорила голосом человека, с трудом сохраняющего самообладание. Ее всхлипывания, между тем, прекратились, и теперь она терзала бумажный носовой платок, которым до того промокала глаза.

Она рассказывала о двух телефонных звонках, первый из которых вытащил Роберта из постели сразу после двух часов ночи. Он поднял трубку в спальне, потом оделся и сказал ей только, что должен еще раз уехать. Второй раз позвонили, когда Роберт спускался вниз. Это был телефон в его кабинете, подключенный к другой, служебной линии.

В доме было много телефонов и две линии подключения — для личного и для служебного пользования. В зале была главная точка подключения линии личного пользования, которая обслуживала еще четыре параллельные точки. Одна была в спальне Роберта, другая в моей комнате, потом еще одна в кухне и, наконец, в моем Ателье. К служебной линии был подключен только один аппарат — телефон на письменном столе Роберта. Он был оснащен автоответчиком, который Роберт включал всякий раз, выходя из комнаты.

При закрытой двери, когда звонил этот телефон, не было почти ничего слышно, если только не проходить непосредственно перед дверью в этот момент. Уже поэтому то, что утверждала Изабель, было абсолютно невозможно. То, что она могла что-то слышать, находясь на втором этаже, было полностью исключено. В лучшем случае, Роберт обратил внимание на звонок, проходя через зал.

Она утверждала, что он прошел в кабинет и поднял трубку. Кто звонил, она якобы не знала, Роберт уехал без объяснений.

Волберт находил это необычным, он хотел знать, часто ли такое случалось, что Роберта вызывали ночью из дома, и на следующее утро он еще не возвращался.

«То, чтобы утром его еще не было, никогда до сих пор не происходило», — сказала Изабель. «Я думала, это связано со вторым звонком, что это должно быть с делами связано, а о делах мой муж со мной не говорил. Что касается первого звонка — да, такое часто случалось, и Роберт сразу же уезжал. Куда, он не говорил, но этого и не требовалось».