Петра Хаммесфар - Сестра

Около десяти позвонил Олаф, чтобы сообщить, что тело Роберта перевезено в похоронное бюро. Олаф разговаривал все еще отстраненно, короткими фразами и избегал любого личного слова.

Он договорился, что похороны состоятся в пятницу в пятнадцать часов. Он поместил объявление в газете и нескольких человек проинформировал лично.

«Лучии наверняка захочется его еще раз увидеть, — считал он. — Это будет возможно во второй половине дня. Тело будет уже подготовлено, как мне сказали».

Хочу ли я еще раз увидеть Роберта, его, по-видимому, не интересовало. Он предложил заехать за Лучией и отвезти ее в похоронное бюро.

«Я тоже поеду», — сказала я.

«Как хочешь», — холодно ответил Олаф.

Он заехал за нами в начале четвертого. Полчаса позже, мы стояли втроем перед открытым гробом. Олаф держал Лучию под руку, а обо мне никто не беспокоился. Это было и не нужно. Я могла сама о себе позаботиться.

Роберт очень хорошо выглядел, таким живым и свежим, каким он уже давно не был. Выражение на его лице напомнило мне об августовском утре, вечность назад, когда он голый и спящий лежал на своей постели, а мне хотелось преклонить перед ним колени. Столько невинности, столько гармонии и никаких сомнений, ничего больше, что могло бы нарушить его покой.

Я смотрела на него и не могла в это поверить. Только на его левом виске было немного странное место. Выглядело почти так, как если бы отверстие от выстрела было залеплено пластилином и сверху загримировано.

И когда я стояла там перед ним, то поняла, наконец, что мне делать. Нравилось ли это мне самой, не играло никакой роли. Я должна была сделать это ради него. Я должна была дать Пилю меня загипнотизировать. Для страховки я хотела записать все на пленку, чтобы Пиль не рассказывал мне в конце никаких сказок.

Я больше в это не верила, но полностью исключить тоже не могла — что Роберт в свои последние часы мне что-то доверил, что могло бы разоблачить его убийцу. Может быть, я видела что-нибудь подозрительное на стоянке.

Время до встречи с Пилем было сплошной пыткой. Я сидела в своем Ателье и прислушивалась к голосам. К голосам в доме и в моей голове. Они сменяли друг друга, иногда я не знала, которые из них были реальными.

Роберт разговаривал с Пилем о галлюцинациях: Миа бродит ночами по дому, видит ли она зеленых человечков? Лучия разговаривала с Йонасом, который видимо, претендовал теперь на весь верхний этаж. Изабель говорила с фрау Шюр, она завладела командной позицией в доме и определяла теперь содержание кастрюль. Но увидеть еще раз Роберта она отказалась. В ее состоянии она на это не решается, сказала она, это может повредить ребенку, если она разволнуется.

Это было почти облегчением, когда я в четверг села в такси и поехала к Пилю. Он сразу же приступил к делу. «Расслабьтесь, Миа».

В первый раз я лежала у него на кушетке; обычно мы всегда сидели в креслах, напротив друг друга. Но с моим расслаблением было не просто. Пиль очень старался. Я должна была сконцентрироваться на его голосе, исключительно на его голосе. Мне было страшно, просто только страшно.

Это не сработало. Убаюкивающий голос Пиля приводил меня не в транс, а только в панику.

«Вы не должны этому противиться, Миа».

Нет! Но я много чего не должна была делать. Ни бегать, ни прыгать, ни смеяться, ни плакать. Я не должна была любить Роберта и платить Сержу. Я не должна была даже шутить. Я лежала на кровати, и Серж был зол на меня.

«Одевайся, наконец, и прекрати эти глупости… Имеешь ли ты вообще понятие, кто такой Биллер?»

Нет! Это-то как раз я и хотела узнать. И когда я вернулась из душа, Серж усмехался. «Так, одолжение я тебе сделал. И что теперь?»

Это было не его собачье дело. Это касалось только нас с Робертом. И Роберт приехал. Роберт был уставшим, казался совсем больным. Он разговаривал с Сержем еще об одном звонке, обратился с рассеянным взглядом ко мне, чтобы удостовериться, что я не понимала, о чем он говорит. Но я очень хорошо это поняла. И на улице я его спросила, кто такой Биллер и почему он непременно сейчас еще должен с ним встретиться, в середине ночи.

«Ты морочишь мне голову со своими постоянными вопросами», — сказал Роберт.

Это не было ответом. В машине я спросила его еще раз. Роберт немного рассердился. «Господи, прекрати, наконец, Миа. Ты сейчас определенно не в том состоянии, чтобы обсуждать с тобой серьезные проблемы. Я не хочу, чтобы ты наделала глупостей. Сейчас ты проспишься и когда завтра будешь лучше себя чувствовать, мы спокойно об этом поговорим».

«О Биллере?»

«Да, и о нем тоже».

Я находила, что это было очень забавно. Он попался на мою удочку. Мне пришлось улыбнуться. «Тогда завтра тебе придется много чего мне рассказать, — сказала я. — Я уже и так знаю, что ты мне расскажешь».

Я понизила голос, говорила так глухо, что это почти как у него звучало. Раньше мы часто так шутили. Я имитировала голос Роберта и этим приводила в замешательство его друзей. Сейчас я его самого привела в замешательство, не голосом, а тем, что я сказала.

«Я вечность просидел в машине и ждал Биллера, но он не приехал».

Потом я говорила уже нормальным тоном дальше. «Он и не может приехать. Потому, что он тебе вовсе и не звонил. Серж тебе звонил. Я ему сказала, что он должен это сделать, а он делает для меня любое одолжение».

«Я знаю», — только и сказал Роберт. Он был таким расстроенным. Я не понимала, почему. Когда он сунул мне капсулу, то сказал Сержу: «Я надеюсь, что это последняя. И я надеюсь, также, что она была здесь в последний раз. Ты не чувствуешь сам себя немножко подлым, что ты используешь ее ситуацию?»

«Я ее не использую, — ответил Серж. — Я еще никогда не потребовал с нее ни единого пфеннинга. Она просто кладет мне деньги. Может быть, она сама в этом нуждается».

«Она нуждается только в покое, больше ни в чем», — сказал Роберт. И он выглядел очень решительно, когда сказал мне во время поездки: «Я не могу больше смотреть в бездействии, как ты себя губишь, Миа. Если бы это было наоборот, ты бы тоже уже давно что-нибудь предприняла. Я никогда не должен был приводить в дом Изу, это мне, между тем, ясно. Но тебе не нужно будет дольше жить с ней под одной крышей, ни с ней и ни с Йонасом».

«Ты выставишь их вон? — спросила я. — И все будет снова, как раньше». Я хотела его обнять, но он придержал меня рукой. При этом он тихо смеялся.

«Нет, Миа. Так как раньше, уже никогда не будет. И не может быть. Я больше уже не маленький мальчик, который мог часами молча сидеть на стуле, чтобы ты могла его рисовать. И ты уже не та молодая женщина, которая производила на меня впечатление своей силой. Ты больна, Миа. Ты очень больна. Теперь я — сильнейший, и я должен что-то делать, чтобы ты снова была здоровой. Спрашивается только, достаточно ли у меня силы, чтобы выстоять все это до горькой развязки. Это будет жестоко. Я не знаю, смогу ли я быть жестоким».