Петра Хаммесфар - Сестра

«Все уже кончилось», — сказала я. Потом я пошла в кабинет Роберта и села за его письменный стол. Там я и сидела, пока не приехала полиция.

Дом сразу наполнился. Сначала приехали двое в униформе, один из которых забрал кольт из моих рук и остался стоять возле меня, пока второй поднялся наверх, потом спустился вниз и пошел снова к патрульной машине. Потом приехали другие полицейские и среди них, также, Волберт со своим подопечным. Потом подоспел врач, который должен был еще и об Изабель позаботиться. Потом появились санитары, ушедшие, однако, снова — несолоно хлебавши. А напоследок объявился еще и Пиль — какой-то дурак его вызвал — и теперь ругался с Волбертом.

Поскольку Волберт ускорил мою выписку из клиники, поскольку Волберт не был специалистом, а только слепым идиотом. Пиль действительно так сказал — слепой идиот, глухой ко всем предостережениям. Он ведь его предупреждал, ссылаясь на положение в доме. Многократно он ему объяснял, что о несчастном случае с Лучией, мне нужно было, по-любому, еще в клинике сообщить, и потом несколько дней за мной понаблюдать. На фрау Шюр нельзя было полагаться. Изабель с Йонасом должны были переехать в какой-нибудь отель, для их же собственной безопасности. И так далее.

Пиль хотел сделать мне укол. Волберт это предотвратил. Вместо этого он показал мне ордер на арест. Он даже казался грустным, считал, что я абсолютно напрасно сделала себя виновной.

Примерно в то время, когда я спускалась в подвал, он как раз сидел напротив одного прокурора, который, после ознакомления с результатами следствия, выписал ордер на арест. Только поэтому Волберт так быстро приехал, поскольку он и так уже был на пути сюда, чтобы произвести взятие под стражу.

Когда я прочла имя на бумаге, то мне пришлось засмеяться. И я не могла сразу остановиться.

Я была права все эти месяцы, не по всем пунктам, но с первой минуты. Только, при всех своих подозрениях и при всех предположениях, я была настолько слепа, что слепее просто не бывает. То, что показал мне Волберт, было приказом о взятии под стражу Хорста Фехнера, по подозрению в убийстве Йонаса Торховена.

Что касалось убийства Роберта, как Волберт объяснил мне позже, когда я смогла прекратить смеяться, то тут приходилось удовлетвориться косвенными уликами. А что касается убийства Лучии, то в это дело вообще не представляется возможным внести ясность. Если только Изабель не преподнесет признание. В настоящее время она была не в состоянии предоставить информацию. Что до меня, то я не нуждалась ни в какой информации. И тут Волберт полностью разделял мое мнение.

Возможности судебной медицины тоже имели свои границы. И тупой удар оставался тупым ударом. Был ли он нанесен ребром ладони или последовал вследствие падения на ступеньку лестницы — этого никто не мог сказать с последней достоверностью. Точно было установлено лишь то, что нога Лучии была сломана уже после наступления смерти, так же, как и ее многочисленные ушибы. Она могла бы, при падении с лестницы, прежде всего, сломать себе шею.

Волберт в это не верил. Для Хорста Фехнера не составляло труда убить Лучию одним ударом, сбросить ее с лестницы, броситься обратно в свою комнату и снова улечься в ванную. Откуда выбраться потом, ему помогали двое добрых служащих полиции, потому что бедная Изабель не могла с этим одна справиться. А тот факт, что Хорст Фехнер с ранней юности занимался многими видами спортивной борьбы — какое это имело значение?

Волберту и мне — нам не нужны были больше никакие доказательства, мы оба знали, что тут разыгралось. Смерть Роберта на одной безлюдной стоянке, смерть Лучии в последней комнате на галерее. И, чтобы не забыть — смерть одного славного, добродушного, честного, трудолюбивого человека, по имени Йонас Торховен, который не хотел иметь ничего общего с кознями своей младшей сестренки.

И по этому делу имелась цепочка доказательств, причем почти без пробелов, совместно построенная работниками полиции, служащими фирмы и одним, тощим, как щепка, мужчиной, который, одним далеким днем, при воскресении плоти, должен будет остаться лежать, так как не было на нем этой плоти — настолько он был худым. Что ж, тогда Биллер сможет составить мне компанию — тем далеким днем.

Пять месяцев назад Хорст Фехнер улетел в Тунис. К этому времени их план должен был быть разработан вплоть до мельчайших деталей. Фехнер арендовал джип, днями наблюдал за лагерем в пустыне и разведал привычки Йонаса Торховена. Неподалеку было одно маленькое местечко с пивной, где он то и дело пропускал стаканчик пива.

Потом, однажды вечером, Фехнер подстерег его на безлюдной улице, инсценировал автомобильную катастрофу, перетащил Йонаса из его разбитой машины в арендованный джип и поджег.

В последствии, уже как Йонас Торховен, он сообщил руководству фирмы, что он пережил несчастный случай и не сможет больше работать. Только не было в Тунисе ни одной клиники, где бы Йонас Торховен находился, после происшествия, на лечении.

Все это быстро разузнал Биллер. И через три дня после смерти Лучии, он связался с Волбертом — все еще из Туниса, куда его послал Роберт, чтобы расследовать подробности несчастного случая, приключившемся с его шурином.

Биллер знал о том, что насторожило Роберта. Шаги по ночам — он думал, что это я блуждаю по дому. И потом раз, ночью, он услышал шум воды, когда в доме все было тихо. Сначала он посчитал, что я принимала ванну. А утром ему пришлось убедиться, что я ночевала в Ателье.

В следующий раз он прошел к комнате на конце галереи — она была заперта. И когда он нажал на ручку, то Йонас тихо сказал: «Ты с ума сошла, возвращайся в постель. Ты что, хочешь его насторожить?»

Роберт подождал и вскоре услышал в комнате шаги. Он сказал Биллеру: «Я не знаю, что мне и думать. Моя сестра уже недели напролет требует, чтобы я выгнал обоих. Она уже месяцами утверждает, что меня обманывают в пух и прах. И я боюсь, что она права».

Мой бедный Роберт. Изабель должна была проснуться в ту ночь, когда он прокрался к комнате в конце галереи и за закрытой дверью услышал шаги парализованного мужчины. А, может быть, Фехнер на следующий день спросил свою милую, что это ей пришло в голову еще и по ночам к нему приходить, когда среди дня у них было достаточно времени и досуга, чтобы поразвлечься друг с другом. И в ответ ему пришлось выслушать, что Изабель разыгрывала любящую женушку и шагу не ступала из супружеской постели.

Существует еще целая масса предположений, вещей, в которых никогда не будет достигнута последняя уверенность, если только Изабель не нарушит своего молчания. А в это я больше не верю. Она ловкая стерва и сразу поймет, что ей нужно только лишь держать рот на замке. Ей лично не много можно было предъявить — поселить в доме супруга своего любовника под фальшивым именем и с поддельными документами — не является, к сожалению, преступлением против закона. Она может всю вину свалить на Фехнера, а себе приискать другого. Возможно такого, до денег которого легче добраться.