Майкл Доббс - Прикосновение невинных

— Пугаю?

— Еще как. Ты такая сильная женщина, Иза, ты не похожа на других. Кажется, что ты все держишь под контролем.

— О, Дэниел, если бы ты только знал…

— Твой возраст и опыт пугают меня, если признаться честно. Но… — он простодушно улыбнулся, — я всегда буду честен с тобой. И мне бы очень хотелось поселиться в одном номере.

— Дэниел, останови машину. — Изидора стала серьезной.

— Иза, прости меня…

— Дэниел, останови машину. Сейчас же.

Он свернул к обочине, не обращая внимания на протестующий гудок машины, шедшей сзади.

— Дэниел, ты предложил мне дружбу и помощь и, что еще более важно, вернул мне надежду. Как я могу отказать тебе? Тебе принадлежит мое тело и все остальное. Если ты захочешь. Но… ты не сможешь получить меня, то есть мою душу. Не сейчас. Еще нет. Слишком сильно чувство вины и смятения, слишком свежи раны. Я сейчас эмоциональная калека. Ничего никому не могу дать. Не могу разделить никаких чувств, Дэниел, не могу позволить себе отвлечься…

— Простите меня, я толстокожий глупый Пэдди, миссис Фрэнклин. Давайте проясним все до конца. Вы по-американски сказали мне «нет», не так ли?

— Будь терпелив, Дэниел. Пожалуйста.

Он включил зажигание и тронулся с места, даже не взглянув в зеркало. Протестующий хор клаксонов проводил их машину.

— Проклятье, — сказал он. — Умение правильно выбрать момент явно не относится к моим достоинствам.

— Как и мастерство водителя, — прошептала Изидора.

День заканчивался триумфально.

Деверье прибыл в палату общин, чтобы выступить перед коллегами, друзьями и врагами в защиту решения по «Дастеру». Он постарался, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в значительности происходящего.

— С развалом Советского Союза и силовых блоков, наследия того, что называлось холодной войной, мы оказались в быстро меняющемся мире, полном неопределенностей, — решительно артикулировал Деверье, серьезный государственный деятель. — Решения, которые мы принимаем сегодня, формируют мир для наших детей и детей наших детей. Не будет большим преувеличением сказать, что это может решить, будет ли вообще существовать этот мир.

Веские доводы, однако они вряд ли подействуют на теневого министра обороны от оппозиции, непреклонного ланкаширца по фамилии Стаббинс, человека таких крупных габаритов, что он испытывал ужасное неудобство, пытаясь подняться. Человек, который «терроризировал» всех портных от Блэкберна до магазинов «Бритиш Хоум», как однажды удачно пошутил Деверье.

Но не оппозицию должен был убедить Деверье: будущее «Дастера» — его будущее — находилось в руках группки скептиков из его собственной партии, у них вызывали сомнение некоторые аспекты соглашения. Может быть, их было не так много, но достаточно горстки ренегатов, чтобы уничтожить «правительственные батальоны», ведь большинство исчисляется всего двумя десятками голосов.

И Деверье прибег к излюбленному приему парламентских дебатов: добиваться единства, обрушивая оскорбления на желающих внести поправки, как на товарищей по партии, так и на оппозиционеров. Влажные глаза Деверье с отвращением оглядели зеленые кожаные скамьи: оппозиция состояла из шавок, у которых не было ни четких политических пристрастий, ни общих целей. Они плебеи, годные лишь на то, чтобы кусать за пятки более достойных. Таких, как Деверье. Однако, сбившись в стаю, они становились опасными.

Деверье повернулся к Стаббинсу, хотя обращался к членам своей партии.

— Досточтимый сэр Стаббинс выступал когда-то против этого проекта — по принципиальным соображениям. Но, когда понял, что достигнутое мною соглашение может дать сотни рабочих мест его избирателям, он изменил свою точку зрения — по соображениям целесообразности. Тогда его так называемые коллеги набросились на него, «выкрутили руки», так что теперь он ни в чем не уверен — потому что боится.

Деверье театрально покачал головой, выражая недоверие.

— Он не знает, что делать, что ж, я, например, не могу осуждать его.

Деверье повернулся, сделав презрительный жест в сторону крикунов, язвивших у него за спиной.

— Нет, я не стану осуждать его за откровенное признание. Возможно, это самое честное политическое заявление, которое он сделал за всю свою жизнь!

Насмешливые замечания в адрес Стаббинса превратились в приветственные, сопровождаемые оживленными хлопками. Деверье побеждал, он смотрел прямо в глаза противнику, а его парламентское войско сплачивало ряды.

Однако оскорблений самих по себе было недостаточно. Скептики из его партии требовали чего-нибудь посущественнее. И он то хватался за ящик сбоку стола, то стучал по нему — тому самому, украшенному бронзой ящику, на который опирался его отец. Он оперся на него локтем, чтобы повернуться лицом к тем, кто мог напасть сзади, выдвигая аргументы, споря, умасливая. Тех, кто опасался чрезмерного пристрастия к одному виду оружия, он убеждал техническими деталями; тем, кто сомневался в финансовой стороне дела, объяснял, какие выгодные условия ему удалось вырвать у американцев.

— В наших руках — будущее трансатлантического союза, — ответил он одному сомневающемуся. — Сегодня мы здесь, в Англии, представляем собой ось, на которой держится демократический мир, мост, соединяющий две половины свободного мира. Но, если мы уйдем от наших американских союзников на этом перекрестке, они станут искать дружбы и поддержки у других европейских стран. И мы окажемся в одиночестве, будем небольшим островом, плавающим где-то между Америкой и Европой, которому не доверяют и не любят. И очень уязвимым.

Выступление Деверье было весьма впечатляющим. В палате, почти забывшей об ораторском искусстве прошлого из-за влияния телевидения, речь Деверье и его манеры вносили свежую струю, сплачивая вокруг него все больше сомневающихся. Но этого было явно недостаточно. Имелся еще председатель специального комитета по вопросам обороны, кокни, поднявшийся наверх главным образом благодаря тупому упорству и бездарности соперников. Его было опасно недооценивать. Его не удовлетворили объяснения Деверье, он чувствовал упущения, знал, чувствовал, что некоторые разделы соглашения палате неизвестны. Но разве мог Деверье раскрыть, чем он пригрозил американцам, как выторговал уступки у Организации Объединенных Наций, зачем использовал этого киприотского выскочку и добился пропагандистски выгодного визита в Вашингтон? Такие сделки совершаются за закрытыми дверями, их нельзя обсуждать публично, рискуя вызвать осложнения у обеих сторон, их невозможно закрепить протоколом о взаимопонимании. Его триумф впереди. Он в его дневнике.

Операции Деверье были тайными, а председатель-кокни ненавидел тайны. Он жаждал получить министерский пост, но ему в этом постоянно отказывали, причем никто не мог или не хотел объяснить почему. Никакой справедливости, никакого смысла. Политика. Это не имеет никакого отношения к вашему происхождению, уверяли его, не говоря уж о неспособности отличить бургундское от хорошего пива. Но чувство ущемленности постоянно терзало его, и, не сумев попасть в клуб избранных, он создал себе парламентскую репутацию, изображая якобинца и вызывая на инквизиторские допросы парламентариев. Он не стал власть предержащим, поэтому постарался превратиться в «глас народа».