Том Харпер - Затерянный храм

На его ладонь опустился тяжелый ботинок. Археолог почти не почувствовал боли, но тошнотворный звук ломающихся пальцев заставил его вскрикнуть. А монстр рассмеялся, потешаясь над его мучениями.

— Wünschst du dieses? [10] Хочешь вот это? (нем.) (Прим. перев.)

Голос звучал хрипло и неразборчиво, с грубой бычьей насмешкой. Держа Пембертона под прицелом автомата, монстр нагнулся и поднял рюкзак, держа его так, чтобы Пембертону было не дотянуться. Археолог сделал рывок, но не достал. Легкие разрывались от боли, на каждый вдох уходило непозволительно много сил, а вокруг растекалась лужа крови. Монстр расстегнул рюкзак и шарил внутри — он вытащил фонарик, перочинный нож, две плитки шоколада и наконец тетрадь.

Пембертон застонал от отчаяния. Монстр рассмеялся жутким хрипящим смехом, который перешел в неразборчивое шуршание — он листал страницы.

— Was ist das? [11] Что это? (нем.) (Прим. перев.)

— Иди к черту.

Чтобы произнести эту короткую фразу, Пембертону потребовались все оставшиеся силы, но монстр от этого просто взбесился. Отступив, он отбросил тетрадь в сторону и занес автомат, словно дубинку. У Пембертона не осталось сил даже на то, чтобы зажмуриться. За плечом монстра он заметил тусклую тень — она шевельнулась между колоннами на лестнице, словно язычок пламени. Но ведь в этом здании уже три тысячи лет как не разводят огня.

Грант из-за колонны не видел немца — только черную тень, нависшую над умирающим археологом. Забыв про револьвер, Грант вытащил нож из-за голенища и прыгнул с не огороженной перилами лестницы. В два беззвучных прыжка пересек зал. Немец начал оборачиваться, но было поздно. Грант левой рукой обхватил его голову, дернул на себя и по самую рукоятку вогнал нож врагу в горло. Немец запрокинул голову и взревел от боли. А Грант, провернув, выдернул нож. Кровь брызнула из раны, залив Гранту лицо, и немец упал. Грант оттолкнул его и посмотрел на археолога.

С первого взгляда стало понятно, что Пембертон не жилец. Его щеки и губы побелели, и кровь уже не текла из ран. Но несколько капель жизни еще оставалось в его теле. Он поднял дрожащую руку и указал на что-то за спиной Гранта. Археолог растягивал и сжимал губы, кривя лицо и пытаясь произнести последние в своей жизни слова. Грант опустился рядом с ним на колени, приложил ухо к губам Пембертона, следя глазами за вытянутой рукой. В углу, распахнув страницы, валялась маленькая коричневая тетрадь.

— Арх…

Пембертон зашелся кашлем. Грант приложил голову к его груди. Ему хотелось сказать археологу, чтобы тот не разговаривал, но он знал, что это бессмысленно. Что бы ни собирался тот сообщить, для него это было самое важное.

Белые руки, вдруг обретшие силу, схватили Гранта за ворот рубахи. Тусклый взгляд блеснул и сосредоточился.

— Арханы… [12] Поселок на Крите. (Прим. ред.) — прошептал умирающий археолог. — Дом с абрикосовыми деревьями. Отнесите ей.

Руки его обмякли, глаза закрылись, и Грант ощутил знакомую тошнотворную вонь смерти.

Он вынес тело археолога из развалин и положил у расчищенной стены дворца, прикрыв обломками, чтобы спрятать от падальщиков. На одном из камней виднелась странная отметка — знак с тремя остриями, напоминавший вилы или трезубец; Грант положил его в изголовье. Забрав у парашютистов все, что можно, он перезарядил «уэбли». И подобно героям прошлого отправился искать сражений.

— Гнев. Первое слово, написанное в западной литературе, задает тему всему, что следует за ним.

Явно надеясь на похвалу, студент поднял голову от своего сочинения. Голубые глаза сидевшего напротив преподавателя упорно смотрели мимо студента, через его плечо, на пятно льда, закрывшее оконное стекло. Пламя на кусках угля в камине шипело и плевалось, но никак не могло побороть стужу, которая еще в январе воцарилась по всей Англии, а особенно в продуваемых сквозняками залах одного из старых оксфордских колледжей, чьи стены пять веков собирают и хранят холод и сырость.

Студент кашлянул и продолжал:

— Все персонажи «Илиады» определяются через гнев. Некоторые думают, что могут им управлять, некоторых он захватывает. В большинстве случаев из-за него находят они свою гибель, и становится понятно, почему этот сюжет пользуется такой популярностью спустя почти три тысячи лет после того, как был рассказан Гомером. Как показывает новейшая история, гнев и насилие по-прежнему остаются главными страстями в мире. «Илиада» — рассказ не о прошедших событиях, но о настоящем. Нам остается только надеяться, что, подобно Ахиллу, мы позволим гуманному началу победить и наш гнев, и нашу гордыню и выстроить лучшее, более справедливое будущее.

В увешанной книжными полками комнате повисла пауза. Артур Рид, профессор классической филологии, хмурился.

— Я что-то неправильно сказал?

Взгляд голубых глаза переместился с окна на студента.

— Поэма.

— Простите? — моргнул студент.

— Это поэма. А вовсе не рассказ.

Студент насупился, но проглотил то, что собирался сказать, и уставился в свое сочинение.

— Продолжать?

Рид уселся в кресле поудобнее и вздохнул. Война все изменила. В тридцатые годы студентами были желторотые птенцы — они хотели всем нравиться, и их легко было привести в благоговение. Новое поколение совсем не такое. Он, простоявший всю войну за кафедрой, — что нового может рассказать им о героях?

Тихий стук в дверь прервал их занятия. Появившийся швейцар склонил голову, намеренно игнорируя студента:

— Прошу прощения, профессор. Вас хочет видеть некий мистер Мьюр.

Швейцару из коридора было почти не видно Рида — тот сидел в глубоком кресле, накрыв колени пледом и обмотав шею толстым шарфом так, что голова в нем почти полностью утопала. Но сидевший напротив студент видел профессора достаточно хорошо, чтобы заметить, как у того на лице появилось странное выражение, словно он откусил яблоко и обнаружил, что оно очень кислое.

— Передайте, что я спущусь, когда закончу.

— Он настаивает, сэр.

— Я тоже, мистер Гордон.

Рид снял очки и начал протирать их концом шарфа — для всех, кто знал его, это означало, что дискуссии окончены. Швейцар, еще раз кивнув, исчез.

Рид смотрел на пепельно-белые угли в очаге так долго, что студент решил — профессор про него забыл. Потом, с напряженной улыбкой и явным усилием, Рид обратил свой взгляд на студента:

— Итак, где мы остановились?

Час спустя, когда профессор закончил со студентом немного постарше, но, по опасениям Рида, и поумнее, швейцар появился опять. Едва он успел открыть дверь, как, оттолкнув его, в комнату ворвался посетитель. Это оказался худой мужчина, жилистый и энергичный; он не столько двигался, сколько перескакивал с места на место. Коротко остриженные рыжие волосы напоминали щетку. Не снимая пальто, он проскочил через комнату и плюхнулся на потертый диванчик перед профессором. Старые подушки просели под ним, сложив его фигуру так, что сидеть оказалось неудобно. Человек, разведя колени, подался вперед, неприятно напоминая приготовившегося к прыжку леопарда. Он потер руки.