Тана Френч - В лесной чаще

— Джастин! Бритни! — орала на них мать. — Заткнитесь, пока я вас не убила!

Я обнял Кэсси и отвел на безопасную дистанцию, после чего мы оба расхохотались.

В общем, я все-таки прижился в интернате. Когда меня привезли на второй учебный год (я рыдал, орал, хватался за дверцу машины, а старший воспитатель с гримасой отвращения на лице отрывал от нее мои пальцы и тащил меня к подъезду), я осознал, что, несмотря на протесты и мольбы, меня все равно оставят в школе. И я перестал мечтать о доме.

Выбора у меня не было. В первый год неутешная тоска почти довела меня до точки (у меня почти постоянно кружилась голова, я забывал фамилии преподавателей и номера корпусов). Выносливость даже у тринадцатилетних подростков небеспредельна, и в конце концов все закончилось бы нервным срывом. Но в последний момент меня спас инстинкт самосохранения. В первый день второго года я проплакал всю ночь, а утром встал с твердым убеждением, что никогда больше не буду скучать по дому.

Вскоре, к своему удивлению, я довольно быстро адаптировался к обстановке. Мне не составило труда усвоить школьный сленг (младшие — «кроты», старшие — «акулы»), и уже через неделю я переделал свой дублинский акцент в классический британский. Подружился с Чарли, сидевший рядом со мной на уроке географии, пареньком с круглым серьезным лицом и обаятельной улыбкой. Позже, повзрослев, мы часто вместе делали уроки, баловались самокрутками, которыми снабжал нас его старший брат, студент Кембриджа, и вели бесконечные стыдливые и увлекательные разговоры о девчонках. Мои успехи в учебе были средними: интернат представлялся вечным неизбежным злом, за пределами его ничего не существует, и порой я переставал понимать, зачем мне вообще нужно учиться. Но зато я стал неплохо плавать и попал в школьную команду, что повысило мой авторитет в глазах преподавателей и учеников гораздо больше, чем любые успехи на экзаменах. На пятый год меня даже сделали старостой — я приписывал это своему хорошему имиджу, так же как и назначение в отдел по расследованию убийств.

Почти все каникулы я проводил у Чарли в Херефордшире, где учился ездить на старом «мерседесе» его отца (автомобиль подпрыгивает на ухабах, стекла опущены, в колонках ревет Бон Джови, и мы подпеваем во всю силу своих легких) и влюблялся в его сестер. Скоро я обнаружил, что вообще не хочу возвращаться домой. Наше новое жилье в Лейкслипе было мрачным и неуютным, там вечно пахло сыростью. Мама кое-как расставила вещи в моей спальне, и я всегда чувствовал себя там так, будто приехал не домой, а в лагерь для беженцев. Жившие по соседству дети носили короткие стрижки, косо смотрели в мою сторону и отпускали шуточки насчет моего акцента.

Родители заметили, что я изменился, но вместо того чтобы обрадоваться моим успехам в школе, занервничали и стали сокрушаться по поводу того, что я непривычно сдержан и уверен в себе. Мать ходила по дому на цыпочках и робко спрашивала, что я хочу к чаю. Отец, откашливаясь и теребя газету, старался вести со мной «мужские» разговоры, которые чаще всего разбивались о мое пассивное молчание. Умом я понимал: они отослали меня в интернат, желая защитить от назойливости журналистов, визитов полиции и любопытства сверстников, — и даже признавал, что решение было вполне разумным, но в глубине души засело ощущение — наверное, содержавшее в себе крупицу истины, — что родители отправили меня из дому, поскольку начали меня бояться. Словно чудовищный младенец без мозгов или сиамский близнец, у которого отрезали вторую половину, одним фактом своим выживания я превратился в жуткого уродца.

Сэм приехал вовремя, одетый с иголочки, как подросток на первое свидание, даже шевелюру пригладил, правда, оставив на затылке хохолок, — и привез бутылку вина.

— Держи! — Он вручил ее Кэсси. — Не знаю, что ты готовишь, но парень в магазине сказал, что оно подойдет к чему угодно.

— Отлично, — кивнула Кэсси, убавив музыку (Рики Мартин на испанском; она часто включала его подборку, когда делала что-нибудь по дому или возилась в кухне), и полезла за бокалами в сервант. — Вообще-то я готовлю пасту. Штопор вон в том ящике. Роб, милый, надо встряхивать сковородку, а не водить по ней ложкой.

— Вот что, Марта Стюарт, [12] Продюсер и телеведущая, автор книг и телепередач для домохозяек. кто этим занимается: я или ты?

— Похоже, никто. Сэм, ты пьешь вино или за рулем?

— Знаешь, Мэддокс, консервированные томаты с базиликом… это не бог весть что.

— Тебе что, при рождении удалили вкусовые рецепторы или ты просто прикидываешься? Сэм, вина?

Сэм выглядел ошарашенным. Порой мы с Кэсси забывали, что производим на людей странное впечатление, особенно когда не заняты делом и находимся в хорошем настроении, как сейчас. Конечно, все это звучало довольно нелепо, учитывая, чем мы занимались целый день, но в отделах с высоким уровнем кошмарных впечатлений — по расследованию убийств, сексуальных преступлений, домашнего насилия — надо уметь переключаться или переводиться в розыск похищенных картин. Если ты позволишь себе много думать о жертвах (что они чувствовали в последнюю минуту, как бы дальше сложилась их жизнь, насколько сильно страдают их близкие), то кончишь нераскрытым делом и нервным срывом. Видимо, то, что я пережил сегодня, требовало больше обычной «переключки», но все равно мне нравилось дурачиться, готовя ужин и поддразнивая Кэсси.

— М-м, в общем, да, — ответил Сэм и огляделся, пытаясь пристроить куда-нибудь пальто. Кэсси взяла его и бросила на диван. — У моего дяди есть дом в Болсбридже… да-да, я знаю, — добавил он, увидев, что мы уставились на него с насмешливой почтительностью, — и я ношу с собой ключи. Иногда я остаюсь там на ночь, если пропущу пару кружек пива. — Он взглянул на нас, ожидая комментариев.

— Хорошо, — произнесла Кэсси, открыв сервант и достав стеклянный фужер с надписью «Нутелла». — Не люблю, когда за столом одни пьют, а другие нет. Разговор становится каким-то нервным. Кстати, чем ты не угодил Куперу?

Сэм рассмеялся и, расслабившись, стал искать штопор.

— Клянусь, я не виноват. Три моих первых дела подоспели аккурат к пяти вечера. Я позвонил ему, когда он уже шел домой.

— Ой-ой, — хмыкнула Кэсси. — Бедный Сэм.

— Тебе повезло, что он вообще ответил, — заметил я.

— Не думаю, — возразил Сэм. — Он до сих пор делает вид, будто не помнит, как меня зовут. Называет меня детективом Нири или детективом О'Ноланом, даже в суде. Однажды несколько раз назвал меня по-разному, и судья так сконфузился, что чуть не закрыл процесс. Слава Богу, вы у него в фаворе.

— Все благодаря пышному бюсту Райана, — вставила Кэсси, бесцеремонно оттолкнув меня с дороги и бросив в сковородку горсть соли.