Эрик Гарсия - Ящер-2 [Casual Rex]

— Давай же, — прошептала она. — Как в последний раз.

Руки обняли меня крепче, обвивая мое тело, и я повернулся к моей новой любовнице. Наши языки уже искали друг друга, извиваясь как змеи, переплетаясь, слизывая пот и слюну, впитывая запахи. Мои руки сами по себе поднялись, крепко держа Цирцею, и оторвали ее от земли, а пальцы обхватывали основание ее хвоста, поглаживали спину, унося ее туда, где она должна была быть — туда, где я хотел, чтобы она была…

И вот мы уже двигались, и хотя наши ноги оставались на месте, но зато земля под ними пошла волнами, начала вертеться. Мы занимались любовью, раскачиваясь взад-вперед, я проникал в нее, ворочаясь на нашем воздушном ложе, мимо проносились деревья, листья хлестали по обнаженной коже. Она крепко обвила меня ногами, открыла рот и что-то выкрикивала.

Наши движения ускорились. Все быстрее и быстрее. Когти Цирцеи впивались в мою спину, но боль только возбуждала, моя пасть открылась, и я укусил ее за плечо, делая сильные толчки к ее телу, сильнее, чем когда-либо. Пот градом тек с наших тел, скатывался с хвостов прямо на землю, исчезая в буро-желтой грязи. Голова кружилась. Казалось, что над нашими головами небо поворачивается вокруг своей оси.

Мой собственный запах усиливался, перемешивался с ее ароматом, наши феромоны тоже по-своему занимались любовью, когда из моей груди вырвался стон и слился со страстным криком Цирцеи. Наши тела резко колотились друг о друга. Это был не просто секс, а животное проявление похоти. И ют уже исчезали окружающие нас деревья, а вместе с ними и весь мир: листья, грязь, земля, небо, вращение. Теперь ничто не держало нас и не мешало проникать друг в друга. Мы вонзали друг в друга когти и зубы, и все мое тело было внутри ее, а ее — внутри меня…

Мозг отключился, тело работало на автопилоте, делая резкие толчки, ощущая…

…господи, пусть это никогда не кончится, пусть всегда…

…боль… удовольствие… боль…

И вдруг сверху на нас потоком полился яркий свет. Раздался вопль, который не мог принадлежать никому из живых существ. Небо полыхало, и в облаках образовалась дыра. Мне стало жарко, очень-очень жарко, когда мое семя брызнуло внутрь ее тела, и я со стоном кончил. Обжигающий поток сжигал и пронзал меня. А Цирцея тянула меня вниз, в себя. Ее рот широко открылся, и оттуда тоже вырвался тихий стон, смесь ужаса и удовольствия. Мы были вместе. Мы были единым целым. А где-то далеко, теперь уже намного громче, звучал ужасный, оглушительный шум, словно наступает конец света… Он приближался к нам, и пожар становился сильнее и сильнее, горело уже небо и то, что за горизонтом, — все… и… и……темнота.

Моя самодельная подушка по вкусу напоминала отраву из корня таро, которую так любят гавайцы, а она в свою очередь по вкусу, как… нет, с ней ничто не сравнится. Если я и узнал что-то новенькое на Гавайях, так это то, что и моя подушка и кушанье пои — это бесполезные непитательные комки, не пригодные в пищу, и ни то, ни другое я никогда-никогда не должен больше брать в рот. Но как только утренний свет брызнул мне в лицо и я очнулся в собственном гнезде, поскольку меня тихонько тряс Эрни, то оказалось, что я крепко обнимаю пучок прутьев, зарывшись лицом в листья и обрезки коры.

— Просыпайся, а не то завтрак пропустишь.

— Вот уж стыдно-то будет, — проворчал я. Еще пять минут он меня тыкал и щипал, прежде чем я встал и наполовину приготовился посмотреть в лицо этому миру. Меня должно было мучить похмелье, но почему-то ничего не болело, и это казалось хорошим предзнаменованием. Я выкарабкался из гнезда, кстати отлично свитого, а это значит, что вчера вечером Эрни, должно быть, оказал мне любезность и соорудил для меня постель. Колени хрустели, а руки автоматически тянулись к небу. Я услышал, как за моей спиной тихонько присвистнул Эрни.

— Ты вчера вечером занимался самоистязанием, а, малыш?

Если даже и так, то я определенно не мог вспомнить, что бы это могло быть. Я ходил в замок Цирцеи, перекусил травками, немножечко поиграл в вопросы и ответы, пофлиртовал, замечтался, а потом… пустота.

— О чем это ты?

— О твоей спине.

— А что с ней такое?

— Сам не чувствуешь?

Я, все еще ничего не понимая, попытался дотянуться рукой, чтобы ощутить то, о чем говорит Эрни. Безуспешно. К счастью для меня, Эрни прекрасно мог добраться до моей спины. Он ткнул меня пальцем в позвоночник, и туда же иглой вонзилась острая боль. Это напоминало прыжок в соленую океанскую воду, когда вы точно понимаете, где именно на вашем теле расположен один-единственный крошечный порез.

— Это, черт побери, что еще такое? — спросил я.

— Царапина. У тебя тут целая автострада с перекрестками. У меня смутное ощущение, что ты не только допрашивал свидетельницу, а?

Это как посмотреть.

— Разумеется, я ее допрашивал, — ответил я и поведал Эрни подробности, как именно неуловимый и, вероятно, почивший в бозе Рааль познакомил Цирцею с Прогрессом.

— А царапины откуда? — не унимался Эрни.

Не было необходимости рассказывать ему о лесах, о том, как мы бежали и… что было дальше, про свет, ужасный пожар и взрыв. В конце концов, когда я сам все это переварю, то поведаю ему о непонятно чем вызванных фантазиях, которые посетили меня, но пока что мои глюки — это моя личная вечеринка, и я единственный в списке приглашенных.

— Без понятия.

Затем, чтобы сменить тему, я сообщил:

— Зато я обнаружил очень странные документы. Тут прокручивают большие суммы в валюте. Похоже на то, что они отмывают деньги.

Тут сквозь стены хижины ворвалось какое-то клокотание, звук которого становился все громче, и оглушило меня. Шум напоминал трубу, но тональность и темп неприятнее на два порядка. И кто бы ни играл на этой чертовой хреновине, этот кто-то пренебрег обычными приличиями и даже не стал играть что-то приятное, типа «Summertime». Нет, это была мелодия «Луи, Луи». И она была бесконечна.

— Что это такое, черт возьми? — воскликнул я, у меня затряслась челюсть, а когти сами по себе со свистом показались наружу.

Но мне никто не ответил, зато внезапно началась суматоха. Конечности и хвосты задевали меня по лицу, в меня врезались чьи-то тела, и я рухнул обратно в гнездо, при падении разрушив его на составные части. Тысячи одинаковых прутиков и каких-то ягодок рассыпались по всему полу. Эрни наблюдал за моими телодвижениями и покачивал головой.

— Нельзя обратно в кроватку, малыш. Завтрак подан.

Немалое напряжение мозгов потребовалось, чтобы, спотыкаясь, выйти голышом из хижины, постоянно борясь с желанием напялить на себя свое фальшивое обличье. Но даже если бы я уступил этому порыву замаскировать свое обнаженное тело, то мое решение было бы весьма проблематичным, поскольку наши личины в хижину никто не вернул. Могу только догадываться, что как только их можно будет забрать, то Сэмюель повесит их снаружи на ручку, как это делают работники химчистки в отеле. На самом деле, возможно, здесь существует особый, мало кому известный способ потребовать возвращения своего имущества.