Филипп Делелис - Последняя кантата

— Дальше помета еще более интересная, — продолжила Летисия, — она находится на четвертом каноне, он очень сложный, его Бах называет, чтобы вам все было ясно, «увеличением длительности и обратного движения».

— Пожалуй, вы вышли за рамки моих музыкальных познаний, — сказал Жиль смеясь. — Но это так необходимо, чтобы я понял?

— Сейчас — да, — с улыбкой подтвердила Летисия.

— А что за помета?

— На этой части своего произведения Бах написал: Notulis crescentibus crescat fortuna Regis. [112] Пусть богатство короля растет, как растут значения нот (лат). Нужно переводить?

«Пусть богатство короля растет, как растут значения нот». Морис Перрен побледнел, и партитура выпала из его рук.

Лейпциг, 30 мая 1747 года

Иоганн Себастьян сел за свой рабочий стол и вздохнул. Было только восемь часов, но уже чувствовалось, что день будет душным. После поездки в Потсдам он еще не вполне пришел в норму и, однако, все свободное время отдавал королевской фуге. Он хотел ответить на просьбу Фридриха II еще лучше, чем тот ожидает, и удивить его широтой своего произведения. Он желал раскрыть тему всеми возможными способами, чтобы никто другой не смог бы добавить к нему ничего, что послужило бы лучшему выполнению воли короля…

Его свободное время… Его у него было так мало. За тонкой гипсовой перегородкой, которая отделяла его кабинет, Componierstube, [114] Композиторская комната (нем.). от первой классной комнаты, слышалось, как ученики мямлили склонения латинских глаголов. К счастью, теперь он не отвечал за дисциплину, как ему приходилось долгие годы делать это по неделе каждый месяц… Это была не та работа, к которой он стремился. Он, кантор, был еще и музыкальным директором. В этой должности он должен был выполнять уйму всевозможных обязанностей, менее всего имеющих отношение к его чаяниям. Он должен был писать один мотет [115] Здесь: хоровое произведение, иногда с инструментальным сопровождением. и одну кантату в неделю, обеспечивать программу духовной музыки во всех церквах города, вести курс латыни, являться на заказанные по разным обстоятельствам службы, такие, как отпевание, венчание, и главное — на большие религиозные праздники, когда службы продолжались по четыре часа.

На сочинительство оставались считанные часы, а Городской совет без конца напоминал ему о его обязательствах. [116] При поступлении на службу в Лейпциге Бах вынужден был подписать унизительное для него обязательство, состоящее из 14 пунктов. У него уже не раз были неприятности с его членами. Если бы только князь Леопольд, [117] Имеется в виду князь Леопольд Ангальд Кётенский. Бах служил у него придворным капельмейстером и органистом шесть лет (1717–1723). его покровитель в Кётене, женился на другой женщине, а не на этой принцессе Ангальт Бернбургской, невежественной и ненавидящей музыку до такой степени, что она даже запрещала мужу заниматься ею… Иоганн Себастьян иногда говорил себе, что, будь у князя другая жена, он, наверное, остался бы в Кётене, где ему больше платили и больше понимали его. Но в глубине души он знал, что все равно уехал бы. Он хотел дать своим сыновьям университетское образование, какого сам он не получил, а главное, он не мог писать по заказу светскую музыку, тогда как его неумолимо тянуло к сочинению музыки духовной.

За двадцать четыре года службы здесь он дорого заплатил за свою новую должность. Она оказалась гораздо более тяжелой, чем он мог предположить. Сколько еще произведений он мог бы сочинить, если бы не был обременен всеми этими административными делами? Теперь, когда он должен исполнить просьбу Фридриха II, Совет снова донимает его. Ректор школы Святого Фомы Август Эрнести был блестящим филологом, но к музыке относился как к пустой трате времени. Он беспрестанно сокращал часы музыкальных занятий. А Иоганн Себастьян по приезде в Лейпциг, напротив, постоянно заботился об улучшении обучения, о новых инструментах и новых хористах, но ему приходилось всегда прилагать невероятные усилия, чтобы заставить отремонтировать инструменты или принять способных учеников. В конце концов он добился некоторых результатов, но, по его мнению, они были ничтожны. Теперь уже несколько лет он все дальше и дальше отходит от школьных забот и службы в других церквях, придя, таким образом, к своего рода негласному согласию с ректором и Советом и получив чуть большую свободу, чтобы сочинять. И все равно так немного!

Впрочем, все складывалось очень плохо с самого начала, потому что не находилось кандидата, который подходил бы городу. Престиж Лейпцига предписывал ему выбрать Граупнера, капельмейстера принца Гэльского, но принц не отпустил его. Был еще Телеман, гамбургский кантор, который предложил свою кандидатуру единственно ради того, чтобы заставить своих нанимателей в Гамбурге повысить ему жалованье. «Поскольку мы не можем нанять лучшего, мы вынуждены довольствоваться посредственностью» — таково было решение Городского совета 22 апреля 1723 года… Когда Иоганн Себастьян узнал об этом, он понял, насколько трудна будет его жизнь в Лейпциге. Его слава прекрасного органиста ничего не принесла ему, потому что игра на органе не входила в перечень его обязанностей, и его общественный статус был куда ниже, чем у двух его конкурентов. Ведь даже сочинений его не знали: у него было опубликовано лишь одно произведение — мотет, написанный в Мюльхаузене. [118] Это единственное сочинение Баха, опубликованное при его жизни. Известное под названием «Выборная кантата», оно было написано по случаю муниципальных выборов в Мюльхаузене и «ввиду своего высокого предназначения» награвировано и напечатано на средства Муниципального совета. Правда, один член Совета отметил, что Бах — композитор, но отметил с единственной целью: заставить вписать в контракт нового кантора, что он не должен сочинять «слишком театральную» музыку…

А он вынужден был сочинять ее еще более активно, ибо в 1730 году Совет решил сократить его жалованье под предлогом, что он «ничего не делает». За год до того, в Страстную Пятницу 1729 года, члены Совета были крайне разгневаны его новым сочинением «Страсти по Матфею», грандиозным произведением, в котором Бах явно отклонился от канонического рассказа о Голгофе и раскрыл свое собственное представление смерти Христа. Он воспользовался тем, что в церкви Святого Фомы было двое хоров, по обеим сторонам от верующих, и два хора, две группы музыкантов и два органа как бы перекликались. Такая форма, а именно, использование трагических хоров, которые напоминали античный театр, пришлась не по вкусу городской знати, и ее заклеймили, ведь она в корне искажала их традиционное представление о Страстях.