Филипп Делелис - Последняя кантата

Разговоры в зале быстро стихли, и все расселись, желая присутствовать при явлении нового чуда. Потому что это действительно было чудо — видеть опытного музыканта с маленьким Моцартом на коленях, смотреть, как их руки в одном ритме движутся над одной и той же клавиатурой. Две руки большие и две маленькие. Они взлетали над белыми и черными клавишами, они сходились и расходились, но ни разу не соприкоснулись. Никогда мелодия не была столь чистой, гармония столь прозрачной, ритм столь естественно вразумительным.

Они исполнили фугу полностью, собравшиеся не сдержали своего восхищения. И там среди возгласов и аплодисментов, среди шумного восторга Иоганн Кристиан склонился к Вольфгангу и прошептал ему:

— А теперь я открою тебе секрет. Ты один достоин знать его. Ты не расскажешь его никому, разве только музыканту, которого сочтешь способным сохранить его навсегда. Ты еще совсем маленький, и я не знаю, увижу ли я тебя снова. Так вот, слушай…

И Иоганн Кристиан заиграл главную тему «Музыкального приношения», последнего сочинения Иоганна Себастьяна Баха, опубликованного при его жизни, созданного за несколько недель после его визита к Фридриху II в Потсдаме и целиком написанного на тему фуги короля.

Не прерывая игры, Иоганн Кристиан Бах прошептал Моцарту:

— Вот секрет…

Париж, наши дни

Пьер Фаран счел необходимым сопровождать Летисию в консерваторию в день экзамена, такого утомительного для конкурсантов, потому что он проводился в отдельном кабинете и семнадцать часов подряд надо было просидеть взаперти, откуда выходить разрешалось только с сопровождающим и где не было ничего, кроме нотной бумаги, карандаша и ластика.

По окружной дороге Пьер вел машину нервно. Никогда рекламы на щитах не казались ему такими глупыми. День, впрочем, довольно мрачный, напоминал ему собственное поражение несколько лет назад, и он думал о том, насколько иначе могло бы все сложиться у него, если бы он тогда ухватил первую премию.

Сидя рядом с ним, Летисия молчала. Она попыталась, правда, безуспешно, отговорить его ехать с ней, но потом вспомнила, что Пьер проходил конкурс на улице Мадри, в то время как она едет в другое место, в Городок музыки в пригороде. Она думала, что поэтому для Пьера воспоминание будет не таким горестным, но она ошиблась.

В шесть часов Пьер припарковал машину на еще пустой консерваторской стоянке, крышу которой в виде высоких волн — не в честь ли «Моря» Дебюсси? — начинали озарять первые робкие лучи солнца. Здание не представляло собой ничего выдающегося и казалось чрезмерно изукрашенным на манер старых построек восьмого округа. Только фасад его, выходящий на авеню Жан-Жорес, выглядел, пожалуй, даже богато и мог претендовать на право называться французским храмом музыкального образования высшего класса.

Экзамен в кабинете должен был начаться в половине седьмого и закончиться в двадцать три тридцать. Несмотря на некоторые преобразования, этот экзамен слыл устаревшим и исключительно трудным. Семнадцать часов должны были быть посвящены разработке четырехголосной фуги на основе нескольких нот темы, данной жюри. В тот год участников конкурса в Парижской высшей национальной консерватории музыки и танца было шестеро. Шесть студентов за долгие годы обучения достигли уровня, достаточного, по мнению мэтров, чтобы принять участие в выпускном конкурсе по фуге и контрапункту.

Пьер вошел вместе с Летисией в зал и почувствовал, что у него защемило сердце. Зал был практически пуст. Остальные соискатели расположились на площадке главной лестницы и спорили, сравнивая достоинства некоторых известных оркестров.

— Ciao, bella! [29] Пока, красавица! (ит.). — бросил Пьер.

— Ciao, carissimo, [30] Пока, дорогой (ит.). — ответила Летисия.

— Не будь ты суеверной, я пожелал бы тебе удачи, но, как все итальянцы, ты суеверна.

— Вовсе нет! Разве только перекрещусь перед тем, как войти в кабинет, вот и все.

— Только не хватало, чтобы ты… чтобы первую премию принесло тебе ханжество!

— А почему бы и нет, вдруг нам предложат тему духовной музыки?

Она чмокнула его в щеку и, махнув ему на прощание рукой, убежала, не оборачиваясь.

Университетские служители развели конкурсантов по кабинетам. Летисию вел старый Леон.

— Ну как, мадемуазель Летисия, волнуетесь?

— Нет, не очень. Я больше волновалась в прошлом году на открытом конкурсе по фортепьяно, когда играют с листа.

— Да, мадемуазель, но этот экзамен все проходят! А вот конкурс по фуге в кабинете — совсем другое дело!

Он возвел глаза к небу, как бы ища там одобрения за ту былую славу, которую он много-много лет назад привел в кабинет в старом здании на улице Мадри. Из-за перемены места конкурса в пригород Летисии уже не мог бы достаться тот кабинет, где пережил муки экзамена сам Берлиоз.

Что касается кабинета, то Летисии достался кабинет одного старшего преподавателя, который по такому случаю был выдворен оттуда. Стол, кресло, нотная бумага — и больше ничего. Книжный шкаф абсолютно пуст. Проформы ради Леон удостоверился, что у Летисии нет с собой никаких бумаг, проинформировал ее, что легкая еда будет подаваться каждые пять часов. Наставительным тоном закончил: «Смелее, мадемуазель!» — неизменно редкой формулой в противовес другой: «До встречи, мсье» — для конкурсантов мужского пола, формулой более уважительной. Ведь и правда, статистика утверждает, что больше шансов найти будущих музыкальных гениев среди мужчин.

Летисия села и оглядела те несколько квадратных метров, где ей предстояло провести много часов. На стенах можно было различить места, где у владельца кабинета висели рамки и афиши, но все они были своевременно сняты, чтобы ничто не отвлекало конкурсанта.

Она открыла ящики стола, они, конечно же, тоже были пустые.

Она скрестила руки под подбородком и оперлась локтями на стол.

Потом посмотрела на нотную бумагу. На этих нотных станах ей надо будет разработать мастерскую фугу на четыре голоса. Она не испытала ужаса перед белой страницей. Перед ее мысленным взором уже мелькали в беспорядке знаки крошей и триолей, синкопы и паузы, хроматические изменения звука и нюансы, которые вскоре заполнят партитуру.

Какой стиль будет предложен в этом году? Бах, Моцарт, Бетховен? Она предпочла бы Баха, но не отнеслась бы с пренебрежением, если это будут неаполитанские секстаккорды Моцарта или септаккорды Бетховена. Посмотрим…

Она представила Пьера в таком же ожидании. И еще подумала о своем отце, у которого должна была сегодня быть. А потом подумала о Паскале, таком чуждом всему этому, но таком близком ей.

«Сейчас не время рассеиваться, старушка, — мысленно строго сказала она себе. — Единственный мужчина, о котором ты должна думать, — это Иоганн Себастьян! Не дури!»