Лесли Форбс - Пробуждение Рафаэля

— Не подходи к краю, — сказал Лео человеку Лоренцо. — Может обрушиться. — Он показал на предупреждение.

— Сам грамотный, читать умею, — ответил старший.

Палец света пополз к ней по кирпичам, и Мута вжалась в стену. Холод вливался в уши, и ей слышался голос, зовущий вниз, в воду, подёрнутую тонким ледком и оттого больше походившую на стекло.

— Это колодец, — сказал Микеле. — Сюда набивали снегу, чтобы хранить еду и выпивку. Видите дыру наверху? Там висячий сад…

— Заткнись ко всем чертям! — выругался старший над людьми Лоренцо. — Фредо, посвети своим факелом сюда, куда я свечу. Кажется, я что-то вижу.

Фредо послушно шагнул вперёд.

— Туда, где начинаются мох и папоротник.

Оба склонились над отверстием колодца и направили свет факелов на руки Муты, ставшие чёрно-зелёными, когда она скользила, цепляясь за кирпичи и папоротник. Она вцепилась пальцами ещё глубже, чувствуя, как острые крошки извести впиваются под ногти.

— Посмотри! Это не… — начал Фредо.

Дальнейшие его слова потонули в треске, а затем в грохоте кирпичей и извёстки, когда весь край колодца обрушился после пятисот лет хрупкого равновесия, увлекая его за собой. Пуговицы его куртки больно прошлись по спине Муты, кирпичи били по плечам, рвали за длинные распущенные волосы, запрокидывали голову назад, как запрокидывают оленю, когда ему перерезают горло. Она почувствовала, как вздрогнула земля, когда он ударился о дно, и новую волну холодного воздуха, пронёсшуюся по шахте колодца. Заледеневшие пальцы, казалось, больше не могут цепляться за камни.

Наверху шум и сумятица продолжали нарастать; перебивая друг друга, все горячо спорили о том, что всё-таки произошло.

— Молча, как пантера, — сказал парень-англичанин из съёмочной группы. — Жуть! А с какой силой! Метнулась, словно снаряд из пушки!

— Очень хладнокровная, — поддержал его приятель. — И вид у неё был такой злобный.

— Une vrae louve ! [55] Настоящая волчица (фр.). — согласился француз осветитель.

Louve , подумала Шарлотта: старинное слово, означающее волчицу или похотливую женщину.

Оператор объяснил Джеймсу, что во всеобщей суматохе его камеру повалили, так что он сумел снять один хаос бегущих ног. Ни одна из камер слежения не была направлена на картину, и обе не записали ничего, кроме паники в зале.

Только Шарлотта и священник обратили внимание на то, что происходит с «Мутой». Священник упал на колени и перекрестился, ещё раз призвав толпу замолчать. Они смотрели, как на пробитом холсте появляется красное пятно и медленная струйка стекает вниз, в точности как кровь, хлынувшая из щеки графа и залившая его шикарный английский пиджак.

— Miracolo ! [56] Чудо! (ит.) — воскликнул священник, указывая дрожащей рукой на картину.

— Чушь! — раздался мужской голос, и Шарлотта увидела, что кричит какой-то сомнительного вида коротышка из группы людей вокруг мэра, с щеголеватыми рыжеватыми усиками, которые делали его похожим на хорька. — Никакое не чудо, — настойчиво продолжал он; очки с толстыми стёклами соскользнули ему на кончик носа, и он поправил их нетерпеливым жестом. — Просто кровь графа попала…

— Нет, профессор Серафини! — сказал один из местных разумников, когда-то благочестивый католик, теперь бывший. — Смотрите: кровь ещё течёт.

В этот момент двое оставшихся людей Лоренцо и двое охранников ворвались с криками о помощи, но люди в зале, растерянные от чудесного появления крови и от воплей молодого охранника о потайных коридорах и нарушениях мер безопасности, не слышали их. Но наконец вызвали «скорую», полицию и пожарных, пока Микеле громко продолжал сетовать, грозя неприятностями от профсоюза и доказывая, что потому слишком поздно отреагировал на нападение уборщицы, что ему помешати важные персоны, окружавшие графа. Он вопрошал, входит ли в их обязанности как музейных охранников арестовывать вооружённого и жестокого преступника. Упомянул о забастовке. Он был уверен, что они заслужили хотя бы минимальную прибавку к зарплате за опасную работу, если подобные случаи станут регулярными. Лео сел на скамью и искал в «Зрителе» место, на котором остановился в рассказе о победителях лото, сорвавших куш на этой неделе. Диву даёшься, думал он, на какие пустяки люди тратят выигрыш. Он, когда выиграет, собирался вылечить катаракту у матери, чтобы она могла снова смотреть любимые телепрограммы, а потом открыть сеть пиццерий, как в Америке.

Шарлотте показалось, что граф с удивительным безразличием отнёсся к такому повороту событий. Услышав о человеке, провалившемся в колодец, он всего лишь пробормотал: «Как прискорбно!» — и пустился в долгий рассказ о своём детском увлечении Галилеем.

— Однажды я уговорил своего домашнего учителя помочь мне отнести яблоко и тыкву на колокольню в Сан-Рокко, — сказал он окружавшим его сановникам. — Это, разумеется, было перед войной, когда башня ещё была цела. И мы сбросили вниз эти два неравновесных предмета, надеясь проверить Галилеев закон падения. В то время меня восхищало, что Галилей перешёл от средневековой методики к научной для установления законов природы и физических законов посредством измерений, в отличие от философов, доискивавшихся до причин путём логических рассуждений.

Окружающие одобрительно закивали, восхищаясь, каким он был развитым в детстве.

— И насколько быстрее упала тыква? — поинтересовался один из них, подрядчик, строивший вокруг Урбино дрянные, хуже некуда, коттеджи для туристов.

— Она упала вообще не быстрее, идиот! — тихо проворчал мэр. — В том-то и штука!

Граф, невольно услышав комментарий Примо, покачал головой. Как мэр ошибается! Вся штука, думал Маласпино, в том, как измерить зло, которое всё — в причинах. Можно, конечно, измерить результаты злодейства, но можно ли приложить Галилеев закон падения тел к грехопадению человека? Упал бы хороший человек с той колокольни медленнее, чем злодей, или, допустим, мягче бы он приземлился? Граф знал точно: у него бы это не вышло.

Когда затих отзвук шагов, Мута продолжила рискованный спуск по стене колодца, пока не достигла сухой земли и травы на дне, где лежало тело упавшего, наполовину заваленное кирпичами. Она присела на корточки, чтобы заглянуть в его открытые немигающие глаза. Хотя крови не было, охотничье чутьё подсказало ей, что он испустил дух, и она большим пальцем опустила ему веки, перешагнула через тело, пролезла сквозь брешь в стене в другой колодец и выбралась по нему в висячий сад, а там, никем не замеченная, вернулась к воротам главного входа. Оказавшись в спиральном пандусе, бросилась бегом, круг за кругом вниз, так что дух захватывало от кружения в этой каменной ушной раковине, пока наконец не выскочила, спотыкаясь, на Рыночную площадь и остановилась в синей тени рафаэлевского театра немного отдышаться. Обычно тут она садилась на автобус, но сегодня она чувствовала, что все глаза — её враги. Поэтому, опустив голову, она пошла на юго-запад по извилистой горной дороге в Урбанию и Сансеполькро, потом за Монтесоффьо резко свернула на юг и теперь была в безопасности. Никто, кроме охотников, рыбаков и старых партизан, не знал эти крутые холмы и речные долины так, как она. Мута ловила рыбу в этих речках, добираясь аж до глубоких расщелин в известняковом Гола-ди-Фурло, и если бы она могла говорить, то, зная тайные места, где водятся белые и чёрные трюфели, могла бы разбогатеть, торгуя на трюфельном рынке в Ава-ланье.