Вильям Хортсберг - Сердце Ангела

— «Макинтош, Уайнсэп и Спай»?

— Именно. — Фаулер поднял измученные глаза и встретил мой взгляд. — Деньги я не себе брал, так и знайте. Тогда еще была жива моя жена, Элис. У нее обнаружили рак, нужна была операция, которую мы не могли себе позволить. Деньги пошли на эту операцию и на поездку на Багамы, но она все равно умерла. Меньше, чем через год. Боль деньгами не откупишь. Будь это все деньги на свете.

— Расскажите еще о Джонатане Либлинге.

— Что вы хотите узнать?

— Что угодно, всякие мелочи. Его привычки, причуды, какую он предпочитал яичницу. Какого цвета у него были глаза?

— Я уже не помню.

— Расскажите все, что помните. Начните с внешних примет.

— Это невозможно, я понятия не имею, как он выглядел.

— Док, перестаньте меня дурачить. — Я наклонился вперед и пустил струю дыма в его водянистые глаза.

— Я говорю правду, — доктор закашлялся. — Молодой Либлинг приехал к нам после радикальной операции по восстановлению лица.

— Пластическая хирургия?

— Да. Лицо у него все время было под бинтами. Я никогда не делал ему перевязку и поэтому лица ни разу не видел.

— Я знаю, почему они называют это «пластической хирургией», — вздохнул я, ощупывая собственный, смахивающий на картофелину нос.

Доктор впился в меня профессиональным взглядом.

— Воск?

— Военный сувенир. Года два он выглядел прекрасно. У парня, на которого я работал, был летний дом на побережье Джерси в Барнегате. Однажды в августе я заснул на пляже, а когда проснулся — он расплавился изнутри.

— Теперь воск для подобной операции не используют.

— Мне так и сказали. — Я встал и оперся о стол. — Теперь выкладывайте все, что знаете об Эдварде Келли.

— Это было давно, — протянул доктор, — а люди меняются.

— Как давно, док? Когда Либлинг уехал из клиники? — В сорок третьем или сорок четвертом. Во время войны. Точнее мне не вспомнить.

— У вас снова приступ амнезии?

— Прошло больше пятнадцати лет, что вам еще нужно?!

— Правду, док. — Я начал терять терпение.

— Я и говорю правду, насколько могу ее припомнить.

— Как выглядел Эдвард Келли? — прорычал я.

— Тогда он был молодым человеком, лет тридцати пяти. В любом случае, сейчас ему за пятьдесят.

— Док, вы меня задерживаете.

— Я встречался с ним всего три раза.

— Док! — Я хватил его за узел галстука, зажав между указательным и большим пальцами. Не слишком крепкая хватка, но, когда я поднял руку, Фаулер подскочил с легкостью пустого кукурузного початка. — Побереги здоровье, док, не заставляй выбивать из тебя правду.

— Я рассказал все, что знал.

— Почему ты покрываешь Келли?

— Никого я не покрываю! Я почти не знал его, я…

— Не будь ты старым пердуном, я расколол бы тебя, как пустой орех. — Он попытался было вырваться, но я затянул узел галстука чуть сильнее. — Ну к чему такие мучения, когда все можно сделать гораздо спокойней? — В налитых кровью глазах Фаулера застыл неприкрытый ужас. — А ты уже в холодном поту, док. Видно, ждешь не дождешься, когда я исчезну, чтобы взяться за свои отраву в холодильнике?

— Каждому нужно что-то, помогающее забыть, — прошептал он.

— А я не хочу, чтобы ты забывал. Хочу, чтобы вспомнил. — Я взял его за руку и повел прочь из кухни. — Вот почему мы сейчас пойдем наверх, в твою комнату, где ты полежишь и подумаешь как следует, пока я схожу куда-нибудь перекусить.

— Что еще вам нужно? У Келли были темные полосы и тонкие усы, под стать Кларку Гейблу.

— Этого маловато, док. — Я силой втащил его по лестнице за воротник твидового пиджака. — Два часика хорошей ломки поможет тебе освежить память.

— Он всегда дорого одевался, — с мольбой простонал Фаулер. — Строгие костюмы, ничего яркого.

Я втолкнул его в узкую дверь спартанской спальни и повалил на кровать.

— Подумай как следует, док.

— У него были отличные зубы, очаровательная улыбка. Пожалуйста, не уходите…

Я закрыл за собой дверь и повернул длинный ключ в замке. Такими ключами пользовалась моя бабушка, запирая свои секреты. Я опустил ключ в карман и, посвистывая, спустился по лестнице.

В дом доктора Фаулера я вернулся после полуночи. Единственная лампа горела наверху, в спальне. Этой ночью доку не удастся хорошо выспаться. Но моя совесть была спокойна. Я прекрасно поужинал в гриль-баре и просмотрел двухсерийный фильм, не испытывая ни малейшего сострадания. У меня жестокая профессия.

Войдя в парадную дверь, я прошел через темный коридор на кухню. В полумраке жужжал холодильник. Сняв с верхней полки бутылочку с морфином — для наживки, — я направился наверх, освещая дорогу фонариком. Дверь в спальню была надежно заперта.

— Уже иду, док! — возвестил я, нашаривая в кармане ключ. — Я принес вам конфетку.

Повернув ключ, я открыл дверь. Доктор Альберт Фаулер не произнес ни слова. Он лежал на своей постели, откинувшись на подушки, по-прежнему в коричневом костюме в «елочку». Левой рукой он прижимал к груди окантованную рамкой фотографию женщины. А в правой держал «Веблей-Марк V». Он был убит выстрелом в правый глаз. Загустевшая кровь наполняла рану, как рубиновые слезы. От удара правый глаз наполовину вывалился из глазницы, от чего Фаулер стал похож на пучеглазую тропическую рыбу.

Я коснулся тыльной стороны его ладони. Рука была холодной, словно долго провисела в витрине мясной лавки. Прежде чем потрогать еще что-нибудь, я поставил на пол «дипломат», извлек из внутреннего кармана с клапаном пару хирургических перчаток из латекса и надел их. Во всем происшедшем было что-то не так. Несколько странный способ покончить с собой выстрелом в глаз. Но, предположим, медики разбираются в подобных вещах лучше нас. Я пытался представить себе дока, как он держит «Веблей» рукояткой вверх, откидывает голову на подушку, словно перед закапыванием глазных капель. Не получалось.

Дверь была заперта, а ключ лежал у меня в кармане. Самоубийство — единственное логическое объяснение. «Если глаз твой — враг твой…» — бормотал я, стараясь нащупать выпадавшую из общей картины деталь. Комната выглядела точь-в-точь как и раньше. Расческа и зеркало лежали наготове на комоде, а запас носков и белья — в ящиках.

Я поднял со столика Библию, и из открытой коробки на коврик посыпались патроны: внутри книга была пустой. Я оказался такой же «пустышкой», не найдя патронов раньше. Подняв их с пола и выудив закатившиеся под кровать, я вернул их на место, в Библию.

Потом я прошелся по всей комнате, вытирая платком все, к чему прикасался во время предыдущего обыска. Полиции Покипси вряд ли это понравится — иногородний сыщик толкает на самоубийство выдающегося местного доктора. Я повторял себе, что полицейские в случае самоубийства не станут искать отпечатки пальцев, однако продолжал усердно тереть платком.