Кейт О'Мара - Негодяйка

Чарльз уселся поудобнее и растер затекшую шею. Что же будет дальше? – волновал его вопрос. Он сомневался, что Симон подаст в отставку, если останется хоть малейшая возможность избежать этого. Он был полон решимости войти в состав Кабинета министров при очередной перестановке и в случае удачи вполне мог рассчитывать на портфель министра иностранных дел. Было бы несправедливо и жестоко, если бы пришлось расплачиваться именно сейчас за ошибки далекой молодости. "Господи, все мы грешны, – подумал Чарльз, с легкой грустью вспомнив о теплой летней ночи, когда его, юношу, застали в стогу сена с дочерью местного викария, слывшей весьма добропорядочной особой. – Как же ее звали, черт возьми? Сибил? Сильвия?" Эти воспоминания почему-то всегда вызывали в памяти запахи свежескошенной травы.

Хорошо еще, что не докопались пока до любовницы Симона. Если всплывет и это, тогда шансы Симона выстоять будут ничтожно малы.

Чарльз поежился. Ему было так противно звонить Шейле. Какого черта Симон взвалил на него такую грязную работу? Глупый вопрос. Ведь в этом и состояли его обязанности – выполнять за Симона грязную работу. Вроде как "шестерка" в Итоне; забавно, но схема жизни не меняется. Даже взрослый, человек все равно испытывает какую-то феодальную зависимость от стоящего выше. Да, поручение Симона было не из приятных. Чарльз постарался как можно тактичнее передать Шейле требование Симона, но чувствовал, что она еле сдерживает слезы. Он даже предложил ей свою помощь. Конечно, об этом и речи быть не могло, но он не мог оставаться безучастным к чужим страданиям, которые были так сродни его собственным переживаниям. Ирония судьбы. Оба – и он, и Шейла – были несчастными влюбленными, но друг другу они были совершенно не нужны. Что же дальше? Чарльз предполагал, что обаяние Симона растопит лед в сердцах женской половины электората, и ему простят прегрешения далекой молодости. Но любовница сегодня – это уже было грехом посерьезнее: репутация бабника не делала чести преуспевающему политику. Элизабет в обществе любили, и супружеская измена Симона обернулась бы для него полной утратой доверия и поддержки в среде консерваторов. Местом же на парламентских задворках он бы не удовлетворился. Ему нужно было кресло в Кабинете – к этому он стремился и ради этого упорно работал всю свою жизнь. Амбиции были для него выше совести, но можно ли быть уверенным, что Шейла промолчит, проглотит обиду? Чарльз почти не сомневался, что в этом на нее можно положиться.

Он вновь вернулся к мечтам об Элизабет и, как это ни горько, вынужден был признать, что вела она себя, как и подобает ревнивой жене. Он тяжело вздохнул и переключился на счастливые грезы о том дне, когда Элизабет, вконец измученная изменами Симона, покинет свой дом и придет к нему, в Олбани. Конечно, эту квартиру придется продать и купить домик где-нибудь за городом – для нее и мальчиков. Дети… он совсем забыл о них. Что ж, ребята они были славные и вполне самостоятельные. Ничего невероятного в таком сценарии Чарльз не усматривал.

Взгляд его увлажнился, когда он вспомнил, как безупречно держалась Элизабет на пресс-конференции. На сыпавшиеся градом безжалостные вопросы она отвечала с достоинством и искренностью; Чарльз был восхищен ее стойкостью. После пресс-конференции Симон увез ее на своем "даймлере" в "неизвестном направлении", как объяснили прессе. Чарльз, конечно же, знал, что они отправились к сестре Элизабет в Глостершир. Брентфорды попросили журналистов оставить их на время в покое, так что, возможно, им посчастливится передохнуть там пару дней. Симон должен был вскоре представить на Даунинг-стрит свои объяснения по поводу случившегося. Но Элизабет пока останется у сестры. Мальчики должны были вернуться из школы, и она не хотела причинять им травмы.

Чарльзу предложили отправиться в Лондон на автомобиле, но ему хотелось побыть одному, наедине со своими мыслями, и он попросил, чтобы его высадили на железнодорожной станции. После отъезда Симона он задержался у сэра Эдварда и леди Одли и еще битых два часа разъяснял ситуацию хозяевам и членам местного комитета Консервативной партии. Он подумал, что будет лучше, если они узнают достоверные факты от него, чем из бульварных газет, которые раздуют их до размеров сенсации. Поезд медленно подтянулся к Паддингтонскому вокзалу, и Чарльз снял с полки свой портфель и выглянул в окно. Было уже совсем темно.

В газетные киоски на вокзале только что доставили воскресные выпуски газет. Чарльз купил все и, зажав под мышкой толстую пачку, взял такси, направившись в клуб "Сент-Джеймс", членом которого являлся. Там, в уютной тишине, потягивая виски с содовой, он начал методично просматривать информацию в газетах. История брошенного дитя была вынесена на первые полосы всех изданий. Броские заголовки словно захлебывались от крика, в некоторых газетах перепечатывались репортажи недельной давности, но теперь рядом с фотографией Леони в бикини красовался и портрет Симона. Газеты более солидные помещали фотографии Симона, сделанные на пресс-конференции. Элизабет на них была рядом с мужем. Чарльз влюбленно смотрел на нее. Она выглядела строгой, но на редкость красивой. Наконец он встал и отправился домой. Войдя в квартиру, Чарльз тут же забросил газеты в дальний угол. Он хотел забыть о них хотя бы до тех пор, пока не выйдет на работу. Впереди было воскресенье; он проведет его, перечитывая любимую книгу и наслаждаясь чудесной музыкой, и пусть все катятся к черту.

Леони бросилась к Робу. Она сама не знала, что собирается сделать с ним, хотя ее первым желанием было просто убить его. Роб мирно читал в кресле, когда она влетела в квартиру.

– Ради Бога, Лео, прекрати, слышишь? – крикнул он, когда она принялась колотить его по голове тяжелой папкой со сценарием. – Ты что, пытаешься убить меня?

– Да! – взвизгнула она, в дикой ярости продолжая наносить удары.

Роб был вынужден прикрыть голову руками – красоваться со следами побоев вовсе не хотелось. Чувствуя, что Леони разошлась не на шутку, он схватил ее за запястья и крепко сжал их; она же продолжала брыкаться и со всей силы наступила ему на ногу. Роб взвился от боли.

– Что, больно? Хорошо! Когда я закончу, на тебе не останется живого места, ты будешь молить о смерти! – Обезумев от ненависти, Леони отчаянно боролась, пытаясь высвободить руки, и, когда ей это удалось, со всего маху ударила его по подбородку. В ход пошли ногти – она принялась царапать ему лицо. Роб ловко увернулся, и она вцепилась ему в волосы.

Наконец Роб одолел ее, заломив ей руки за спину. Тяжело дыша, он проговорил:

– Не знаю, в чем я виноват, но не думаю, что заслужил такое наказание.