Мишель Креспи - Охотники за головами

– Какая несправедливость! Вы меня поражаете! Хотите правду? Я скажу. Да, не в моих интересах прикрыть ваше предприятие. Но положение, во всяком случае, стало менее опасным. Шарриак предлагал Шаламона. Я мог бы предложить эль-Фатави. Он бы согласился ради того, чтобы пойти со мной на мировую, или сделал бы вид. Про эль-Фатави вы сказали, что он ничто, но, в конце концов, он, может быть, не так уж плох. Я же бился за вас. Я мог бы выиграть время, договориться о перемирии. А теперь у нас с Шарриаком война. Начались боевые действия.

– В финале, – с усилием выговорила она.

– Да, в финале. Гораздо раньше, чем я предполагал. Я поступил так ради вас. Жаль, что вы этого не заметили и ваши упреки обрушиваются на меня, но я единственный, кто их не заслуживает. Направьте их на Шарриака, дель Рьеко, Де Вавра – на кого угодно, только не на меня. А впрочем, поступайте как знаете…

Лоранс закрыла лицо руками, опустила плечи. Нервное напряжение последних дней сломило ее. Послышался сдавленный всхлип. Я нерешительно погладил ее волосы.

– Вы не так уж плохо играли, Лоранс. Понимаю, вы сейчас на всех злитесь, но все не так страшно. Жизнь продолжается…

– Хватит о жизни! – взорвалась она. – Надоело! Не мелите чепуху! Жизнь здесь ни при чем! Я хотела победить у Де Вавра, по-настоящему хотела! Я была готова на все! На все, вы слышите?

Несколько раз мне приходилось видеть в своем кабинете женщин с задранной на бедрах юбкой и слышать от них те же слова. Мне стало грустно от того, что Лоранс уподобилась им. Я отнял руку.

– Не от меня зависит дать вам то, на что вы надеетесь, Лоранс. Есть только один человек – дель Рьеко. Он все может. На вашем месте я бы сосредоточился на нем.

Она насторожилась, вытерла глаза.

– А что я могу сделать?

– Вот как мне это представляется. Шарриак находится в выгодном положении. Он одолел вас и, допусти я хоть малейшую оплошность, одолеет и меня. Ключ ко всему – дель Рьеко. Если бы мы могли войти в его программу… Слегка подправить данные… Вы сохранили свой пост, но он уже ничего не значит. Даже если бы вы продавали рыболовные крючки в Сахаре, положение ваше не станет хуже. Так вы уже не сможете подняться. Нужно искать другой путь. Самый подходящий. Дель Рьеко держит все нити в руках. Он – биржа, правосудие, мировая торговля, государство… Он является одновременно всем. Он может помочь выиграть или заставит проиграть. В нем сосредоточена вся мировая экономика. Если бы он хотел вас спасти, то сказал бы: акционеры дорожат фирмой и отказываются продать свои акции. Точка. На этом все и закончилось бы. Но он так не сделал. И тем не менее такие вещи случаются, и это не противоречило бы его логике. Вас утопил дель Рьеко. Не я – это уж точно – и даже не Шарриак. Если хотите отомстить, не ошибитесь адресом.

Она очень внимательно посмотрела на меня:

– А что бы вы от этого выиграли?

– Может быть, и ничего. Разве что осушу ваши слезы. А может быть – много, если вы поделитесь со мной информацией. Если вы перестанете думать, что я желаю вам зла.

Лоранс подошла к окну, положила руку на подоконник и уставилась на пихты. Она не как большинство людей: когда ей нужно сказать что-то важное, она смотрит в сторону. И иногда приходилось напрягать слух, чтобы расслышать ее.

– Я пытаюсь найти ловушку, – тихо проговорила она. – Обычно вы говорите А, думая о В, а имея в виду С.

– Кто, я? – возмутился я.

– Вы, все вы. Не думала, что все будет так тяжело…

– И я не думал. Все перекручено. Все делается для того, чтобы приучить нас. Шарриак считает, что идет прямо. Но он настолько перекручен сам, что кривая для него – это прямая. И все же кривее дель Рьеко не найдешь. Подумайте об этом, Лоранс. Не я везде понатыкал мин.

Лоранс будто не слышала меня, склонив голову на плечо, она произнесла:

– Хочется побыстрее уехать отсюда. Когда он издевался надо мной, смешал с грязью, сорвав одежду, я чуть не сдалась и не убежала, бросив все. Какое счастье вновь увидеть нормальных людей!

– Их нет, Лоранс, – мягко сказал я. – Здесь все обнажены, и время сжато. Потому-то и видны все, как на ладони. Единственное отличие.

Она повернулась. Ее силуэт четко вырисовывался на фоне темного леса.

– Знаете, когда я была юной, то думала, что по-настоящему узнать мужчину можно, только когда спишь с ним. Кожа не может лгать. Но даже это не так…

– Собачий мир, – горько пошутил я.

Не знаю, что она собиралась сделать. Но я-то уж точно знал, что сделаю.

Разговор оставил неприятный осадок. Меня удивило, что агрессивность Лоранс, вполне естественная после произошедшего, оказалась направленной в первую очередь на меня. Может быть, она ожидала от меня большего, чем я мог вообразить. Но ведь Лоранс ничего не знала обо мне, а я о ней; мы едва соприкоснулись, более того, мы старались не соприкасаться. Я прекрасно представлял, как будет раскручиваться игра, и не хотел никаких связей. И все же независимо от меня кое-какие веточки переплелись. Я решил не обращать внимания… Игра с ее двусмысленностью была и так слишком сложна, чтобы еще добавлять в трудно распутываемый клубок личные отношения и переживания. Я должен был сосредоточиться на приоритетах: если выиграть может только один, Лоранс им быть не может. Этим единственным могу быть я. И тогда с высоты подиума я постараюсь вступиться за нее. Она заслужила это своей смелостью и упорством.

За ужином мы были вынуждены выслушивать Пинетти. Бог знает почему, он обрушился на профсоюзы.

Напомню, шел третий день, и у нас к ним пока претензий не было. Он втолковывал нам, что классовая борьба – понятие отжившее, возмутительный архаизм в эпоху Интернета. Технологические и социальные потрясения разрушили эти пережитки и непонятно, почему неглупые вроде бы люди при каждом удобном случае продолжают вытаскивать их на свет и считать врагом объединение предпринимателей. По мнению Пинетти, сотрудники любого предприятия должны быть заинтересованы в его процветании. В условиях яростной международной конкуренции нельзя позволять себе внутренние конфликты, подозрительность и требования, несовместимые с целями. Брижит Обер возразила, что слова эти стары как мир, богатые и бедные существовали всегда, и Интернет ничего не меняет. Пинетти ответил, что нужно отбросить мечты о равенстве; все системы, провозгласившие его, рухнули, тогда как те, в которых трезво смотрели на вещи, отличались устойчивой жизнеспособностью. Эль-Фатави спросил Пинетти, не рассматривает ли он общество как человеческое тело, члены которого имеют специфические функции, а каждая клеточка организма находится на своем месте.

– Именно так, – ответил тот.

– Тогда вы совершенный фашист, – отбрил его эль-Фатави. – Подобная органистическая теория лежит в основе теории фашизма.