Эрик Гарсия - Ящер-3 [Hot & sweaty rex]

Чес с Шерманом обмениваются довольными взглядами. Они еще на шаг приблизились к тому, за чем пришли, и деньги уже почти у них в карманах.

– Слушай, Винни, – говорит Шерм, беря меня под руку и уводя от конюшни назад к трейлерам. – Дальше ситуация может стать… деликатной.

– Еще деликатней, чем раньше?

Шерман кивает:

– Думаю, для своего первого задания ты сделал более чем достаточно. По-настоящему славная работа.

– Черт, спасибо, – говорю я – и, видит Бог, говорю на полном серьезе.

Пока мы топаем обратно к входу на ипподром, Шерман обнимает меня за плечи. Затем подзывает такси и запихивает меня на заднее сиденье.

– Отвезешь его, куда он захочет, – говорит он таксисту и бросает мне на колени стодолларовую купюру.

Наконец Шерман крепко пригибает мне голову и хлопает меня по затылку.

– Мы с Чесом… ну, черт… короче, парень, мы тобой гордимся.

Когда дверца захлопывается и такси выкатывает на дорогу, я вдруг обнаруживаю, что широко улыбаюсь. Я почти… почти счастлив. Неужели я так отчаянно нуждаюсь в дружеском общении и одобрении, что и впрямь ценю мнение такого монстра, как Шерм? Неужели я пал так низко, что несколько добрых слов от мафиозного головореза могут стереть целый час тошнотворного насилия? И почему вся эта гнусная сцена привела меня в теплое, комфортное состояние, для достижения которого обычно требовался вагон кинзы и маленькая тележка базилика?

Что же такое творится с Винсентом Рубио?

Ясное дело, так все это никогда не начинается. Все это всегда начинается совсем иначе. Если бы в начале каждого дела кто-то совал мне под нос хрустальный шар и показывал, через какие реки дерьма мне придется пройти вброд в результате простого ответа: «Конечно, я на вас поработаю», я бы давно уже забросил всякие шпионские игры и стал бы зарабатывать себе на жизнь разведением молочного скота где-нибудь в Канзасе. Ни один частный сыщик, который хоть чего-нибудь стоит, никогда не думает, куда он сует свой нос; ни один частный сыщик, который хоть чего-нибудь стоит, вообще-то никогда ничем иным и не занимается.

Все это начинается на вечеринке недели за две до того фиаско на ипподроме. Все начинается с полного рта тунца с эстрагоном – вернее, без эстрагона. Сухой, безвкусный тунец лучше всего, когда он не переваривается – и определенным производителям это не по вкусу. Но я не могу снова садиться на специи, к которым в свое время пристрастился. Я должен трезвость соблюдать. В одном из карманов у меня есть карточка с девятимесячной абстиненцией. У меня есть друзья, поручитель в «Анонимных гербаголиках» (АГ) и уйма разочарований, потому что одного листка базилика слишком много, а тысячи – совершенно недостаточно.

Мало чем в этом смысле помогает мне то, что главное блюдо на моем столике – впечатляющий тропический лес безумных восторгов, где есть едва ли не все от папоротников, окольцовывающих самое дно, до отменных калл на самом верху, чьи нежные лепестки висят в считанных дюймах от моего языка. Я лишь могу старательно отводить глаза в сторону, любыми способами закупоривать нос и отвлекаться от роскошных кустов на сцену, установленную в дальнем конце сада на заднем дворе особняка.

Томми Трубадур, один старый клиент моих безмятежных дней вместе с Эрни, воет там от души, наяривая номера с таким видом, будто в эту толпу затесался агент Уильяма Морриса, пленки у которого осталось всего на один главный кадр. Добрую половину мотивов я не узнаю, но это вовсе не из-за моего музыкального невежества. Томми дает жуткую слабину, когда речь заходит о припоминании текстов песен, а потому, проламываясь дальше, сам придумывает слова, и его ничуть не обескураживает то, что очередная строчка ни в какую не рифмуется с предыдущими. Сейчас он, по-моему, голосит то ли «Песне ты не скажешь до свиданья», то ли «До свидания, мальчики». Оба этих шедевра кажутся крайне малоподходящими для вечеринки по поводу дня рождения тринадцатилетнего мальчугана. Но Томми никогда и не старался что-то под себя подгонять. Ему это ни к чему – у него связи имеются. Хитрое подмигивание, еще одно.

– Он просто чудо. – Слова произносит дама слева от меня, какая-то пожилая тетушка тринадцатилетнего мальчугана, где-то семнадцати-восемнадцатиюродная, но все же достаточно богатая, чтобы войти в список гостей. По ее жирной туше размазано платье с цветочным узором, которое подошло бы ей десять лет и тридцать фунтов тому назад; соломенная шляпка дамы имеет широкие, уходящие вниз поля, которые скрывают половину ее лица. И невесть почему она испытывает острую необходимость узнать мое мнение на предмет кривляния Томми. – Вам не кажется, что он просто чудо?

– Он определенно очень старается, – отвечаю я.

– Этот теплый баритон, эти басовые нотки… очень вдохновляют.

– Могу вас ему представить, если желаете, – предлагаю я. – Он мой старый друг.

Глаза тетушки расширяются от потрясения и восторга.

– Вы… вы могли бы…

– Очень даже бы мог.

– Но вы же не станете…

– Стану. Бога ради, – говорю я, – это будет сущее удовольствие. – Полагаю, это меньшее, чего заслуживает Томми за то, что беспардонно затащил меня на эту вечеринку. Все, чего мне хотелось после долгого дня частного сыска, это сунуть подальше свой блокнот и хорошенько выспаться, прежде чем опять заступить на свой наблюдательный пост в Инглвуде, но Томми без всякого объявления войны мне позвонил и, не говоря худого слова, стал клянчить, чтобы я пришел понаблюдать за его выступлением.

– Будет совсем как в добрые старые времена, – ныл он.

– В добрые старые времена я тебя никогда не видел.

– Тогда будет совсем как в новые времена. Брось, это мое первое выступление после долгого перерыва. Мне нужно, чтобы там был кто-то знакомый, или я буду страшно нервничать.

– Это все мафиозные штучки? – спросил я напрямик. – Вообще-то меня на этой неделе уже достаточное число раз догола раздевали и обыскивали.

– Нет-нет, – сказал он, – это просто один мой приятель. Его сыну должно тринадцать стукнуть…

– Значит, дело в его когтях.

– Ага, – отозвался Томми, явно испытывая облегчение от того, что я его понял. – У пацана когти вышли. Будет большая пирушка в Палисадах. Прекрасный дом, роскошный вид на океан, уйма еды, тебе все до жути понравится.

– А кто хозяин?

– В смысле?

– Твой приятель, – сказал я. – У которого пацан, дом с видом на океан и все такое?

– А, ты про моего приятеля.

Томми явно уклонялся от ответа.

– Да, как его зовут?

– Фрэнк.

– А фамилия?

Томми немного виляет, потом старается ответить непринужденно.

– Фрэнк Талларико.

Смешок слетает с моих губ, прежде чем я успеваю их сжать.