Виктор Точинов - Неопознанные летающие убийцы

В игру вступает Элис:

– Постой! Может, он сообщит что-то важное…

– Кончай его, – стоит на своем Кеннеди. – Задержанных и так хватает, на хрен он нам сдался… Стреляй, Рон.

У Грега – издававшего нечто совсем уж невнятное – вдруг прорезается дар связной речи:

– Они ничего не знают! Ничего! – визжит он. – Только я! Я!!!

И тут Рональд, по мнению Кеннеди, слегка торопится:

– Говори, тварь! Считаю до двух!!! Быстро!!! Кто всё затеял?!

В глазах Грега что-то мелькает. Наверняка его тоже учили методам экстренного потрошения. Он заводит речь о гарантиях – и теперь голос звучит несколько тверже.

– Раз… – отсчитывает Рональд, не слушая. – Два! – И давит на спуск.

В последнюю долю мгновения ствол чуть меняет положение. Пуля рвет левое ухо Грега. Он вопит – и Кеннеди знает, что не от боли в кровоточащих лохмотьях, оставшихся от ушной раковины, – ее он сейчас не чувствует. Боль там, внутри, в разорванной барабанной перепонке.

Элис нагибается, почти кричит в уцелевшее ухо – со слухом у пленника сейчас проблемы.

– Вы правы, ребята! Ничего он не скажет! Кончай его, Рон!

Рональд – разбивая жертве губы и дробя передние зубы – вколачивает ствол в рот Грега.

– Отсоси напоследок, пидор!!!

Пленник пытается что-то прокричать – слов не понять.

Рональд выдергивает пистолет.

– Не слышу! Громче! Громче, падаль!!!

– Это Эмнуэльшон! – шепеляво вопит Грег. – Это вше он!!

Кеннеди достает диктофон, непонятно как уцелевший в передрягах сегодняшнего дня.

– Такого свидетеля в суд не вытащить, – кивает Элис на носилки с Грегом.

– Суда не будет, – хмуро отвечает Рональд. – Вы забыли, что говорил полковник? Молчаливый Пол замолчит навсегда – в результате сердечного приступа. Майор Грегори Левинс геройски погибнет при выполнении боевого задания. А нам с вами не стоит ожидать «Пурпурных сердец» или медалей Конгресса…

Кеннеди молчит. Ему тошно.

– Рональд… – говорит Элис.

– Да?

– Там, в ангаре, стоял один самолет…

– Ну да, один, старый «Дуглас»…

– Ластинг бомбили семь бомбардировщиков… – говорит Элис и замолкает.

– Семь, – соглашается Рональд. – И не с этого аэродрома, сомнений нет. Просто Молчаливый Пол решил воспользоваться ситуацией. Сбить летящий на автопилоте «дуглас» – предъявив обломки самолета, невзорвавшиеся бомбы и изуродованные трупы арабов. Наверняка на месте падения нашлись бы и еще какие-то следы, ведущие на Ближний Восток… И сбылась бы мечта идиота об оккупации Палестины. Джордж-младший сидит сейчас как на иголках, не знает, на кого обрушить праведный гнев…

– Ты не о том, Рон… КТО БОМБИЛ НАШИ ГОРОДА???

– Не знаю. Не знаю, черт побери! Не знаю!!!

Рональд замолчал, переводя дыхание. Сказал уже спокойнее:

– Когда мы вылетали на операцию, я был уверен: есть контакт! Нащупали базу террористов! Теперь – ничего не знаю…

– Как вы на них вышли? – спросила Элис. Об их с Кеннеди приключениях она уже рассказала.

– Как и рассчитывали. Через закупки авиационного бензина… Перес раньше не особенно конспирировал это дело… Вся затея с арабскими лже-террористами – сплошной экспромт.

– Что связывало его с Эмнуэльсоном?

– Знаешь, мне на это глубоко наплевать. И тот, и другой, – трупы. Стоит подумать о живых…

Вертолет подлетал к Милуоки.

За всю дорогу Кеннеди не произнес ни слова.

На стене – портрет фюрера. Задумавшись, тот стоит вполоборота на каменной террасе, в длинной кожаной шинели, заложив руки за спину. Смотрит на альпийский луг, свежий и сверкающий, над которым только что прошла весенняя гроза. На голове – фуражка с высокой тульей, очень похожая на ту, что много позже станет носить генерал Давид П. Эмнуэльсон.

Человек, смотрящий на задумчивого фюрера, про его сходство с Молчаливым Полом не знает. Ему хочется плюнуть в портрет. Ублюдок с усиками просрал войну. Ублюдок с усиками просрал Германию. Ублюдок с усиками просрал их жизни…

Человек молчит. Отворачивается от портрета. Садится на жесткий вращающийся табурет, стоящий у пульта.

В помещении без окон всё как прошлой ночью. Так же крутится светлая полоса по круглому зеленоватому экрану, так же громко гудят приборы, так же пахнет горячим металлом и нагревшейся изоляцией. Та же жара.

На стене – портрет президента. Улыбаясь, Буш-младший стоит на фоне своего техасского ранчо. Побелевшие на коленях джинсы заправлены в высокие ковбойские сапоги – свой в доску парень. Он совсем не похож на задумчивого фюрера, но человек, смотрящий на портрет, этого не знает.

Ему хочется плюнуть в улыбчивую харю. Проклятый недоучка поставил на кон их жизни – и, похоже, проигрывает партию. Под тихим августовским небом в десяти милях отсюда мирно спит жена, спит Бонни. Спят под небом, готовым содрогнуться от взрывов и рева моторов…

Человек молчит. Отворачивается от портрета. Садится в удобное вращающееся кресло с гидропружиной и мягкими подлокотниками, стоящее у пульта.

В помещении без окон всё как прошлой ночью. Так же светятся экраны дисплеев, так же еле слышно гудят приборы, так же пахнет фиалковым ароматизатором, заглушающим запах нагревшейся пластмассы. Та же подаренная кондиционерами прохлада.

– Летят! – пытается сказать напарник. Ничего не получается, из осипшей глотки – невнятное хрипение. Он сглатывает комок в горле и выкрикивает:

– Летят! Тревога!

Человек видит все сам. Светлые пятнышки наползают на экран – на вид маленькие и безобидные. Их много. Очень много.

Отточенным движением человек протягивает руку, откидывает прозрачный щиток, давит большую красную кнопку. Кажется – ничего не происходит. Но он знает: там, наверху, сейчас заполошно воют сирены, расчеты торопливо бегут к зениткам, прожектористы шарят слепящими лучами по темному зимнему небу… И – мама обнимает Лотти и молится. Тихонько молится…

Он заставляет себя не думать об этом. Начинается работа.

– Восьмой сектор?

– Сто пятьдесят семь!

– На максимум, быстро!

Напарник с усилием дергает тумблеры – большие, искрящие. Стрелки на круглых циферблатах датчиков движутся рывками. Гудит теперь так, что приходится орать.

– Восьмой?!!!

– Сто восемьдесят два!!!

– Седьмой?!!!

– Сто сорок!!!

– Девятый?!!!

– Сто двадцать девять!!!

Человек знает – это предел. Максимальные цифры за последние трое суток. В Дрездене и окрестностях обесточено всё – кроме их объекта, зенитных батарей и пункта правительственной связи.