Дж. Фридман - Против ветра

— Шикарно, — говорю я. И слепому ясно, что это заслуга декоратора, — квартира выглядит так, будто в ней никто не живет. Не видно ни дыр, оставшихся от горящих сигарет, ни винных пятен. Кроме нескольких детективов, валяющихся на полу, ничто не говорит и о присутствии Клаудии. Я расхаживаю по комнатам, любуясь открывающимися из окон видами. Дело близится к вечеру, Патриция только что вернулась с работы, где у нее свой кабинет (который, как я узнаю позже, тоже заново отделан). Она сбрасывает туфли, швыряет пальто на кресло, и без того заваленное вещами. Вещи у нее тоже новые. Со вкусом подобранные, дорогие, словом, не прикид, а сказка. Пожалуй, после сисек она сменила все, что только можно было. Интересно, какой теперь ждать пластической операции.

— Пришлось обновить гардероб, — поясняет она, перехватывая мой взгляд.

Она нервничает, оставаясь наедине со мной, не может спокойно усидеть на одном месте. Когда самолет приземлился, я позвонил ей на службу, она отпросилась с работы, и мы договорились встретиться у нее дома. Я сразу отправился туда, не заезжая в отель, где она забронировала мне номер, — в двух кварталах от дома. «На мой взгляд, тебе не стоит останавливаться здесь», — сказала она по телефону. Я не был в этом так уверен: легкое шевеление у меня в брюках при звуках ее грудного голоса напомнило о нашей последней встрече, о которой у меня остались довольно приятные воспоминания. Но теперь, увидев ее, я целиком и полностью с ней согласен: ту женщину, которая стоит передо мной, я в упор не вижу. Новая одежда, новый блокнот для записей, что ни возьми — все новое, выглядит она потрясающе, я искренне за нее рад, на самом деле рад, и все же что-то не так, как если бы девочка надела мамины туфли, которые ей слишком велики, и старательно изображает взрослую. Это не она, не та Пэт, которую я знаю. Вся сексапильность, так меня притягивающая, испарилась, улетучилась куда-то вместе с майками и шортами для бега.

Окликнув кого-то внизу, она просит мать Лили сказать Клаудии, чтобы та как можно скорее поднималась.

— Выпьешь? — спрашивает она. — Уже не помню, по-моему, ты пьешь мартини?

Мартини? В последнее время, когда мы с ней виделись, она терзалась угрызениями совести из-за пива.

— Был за мной такой грешок.

— Я тоже с тобой выпью. — Она идет на кухню, достает из холодильника бутылку джина — «Бомбей», я восхищен ее вкусом, — бутылку вермута, кувшин, кубики льда.

— Тебе вермута меньше?

— Чем меньше, тем лучше. — Я наблюдаю, пока она со знанием дела смешивает коктейли. Опыт в этом деле у нее есть.

— Я и не знал, что ты пьешь. То есть ты же не пьешь, да?

— Ну, знаешь! — со смехом отвечает она, смех слишком громкий, принужденный. — Когда все остальные… вообще, я не слишком увлекаюсь. Так, время от времени, чтобы расслабиться. — Она передает мне бокал с мартини, положив туда две маслины, как и себе. — Будь здоров!

— Будь здорова! — Мы отпиваем из бокалов. Не нравится мне все это. За месяц она переехала в квартиру в небоскребе, отделанную без нее и совсем не в ее вкусе, стала иначе одеваться, копируя стиль деловой женщины, одержимой желанием сделать карьеру, и пристрастилась к крепкому спиртному.

Выпив, она корчит гримасу и, взяв маслину, кладет ее в рот.

— Мало-помалу начинаешь входить во вкус.

— Вряд ли это станет моей привычкой. Этого недостаточно, чтобы войти во вкус по-настоящему.

Как получилось у тебя, недоговаривает она. Плевать! Если из-за того, что сам я пью, она не хочет всерьез увлекаться спиртным, значит, я исполнил свой долг перед человечеством. И перед своим ребенком.

— Может, это и неплохая мысль. — Я вижу, что от волнения она буквально места себе не находит. Ведь я — то, что еще связывает ее с прошлым, от которого она старается отделаться, она хочет, чтобы никто и ничто, а я — особенно, не вставало у нее на пути.

Дверь позади распахивается, и, не успел я обернуться, как Клаудия уже повисла у меня на шее. Взяв на руки, я обнимаю ее.

— Папа! — восклицает она таким голосом, что не поймешь — ребенок она или уже выросла. — Я и не знала, что ты здесь.

— Только что приехал, солнышко. Даже в отель не заезжал. — Я опускаю ее на пол. Она уже совсем взрослая, я и забыл. Прошел всего месяц.

— Пойдем. — Она хватает меня за руку. — Я покажу тебе свою комнату. Она такая миленькая.

Она тащит меня за собой. Оборачиваясь, я смотрю на Патрицию, которая стоит на еще неистоптанном коврике в середине прихожей с застывшей на губах робкой, выжидательной улыбкой. Она выпила свой бокал до дна, даже не заметив.

Удивительно, как быстро могут пролететь две недели. Не у ребенка, у него время тянется медленно, неделя может продолжаться бесконечно. Но у взрослого, пытающегося выгадать драгоценные часы, даже минуты, чтобы откладывать их про запас на недели и месяцы разлуки, время несется, словно космический корабль. Трудно жить данным конкретным моментом, если нет уверенности в будущем.

Занятия в школе закончились, идут рождественские каникулы, поэтому я и здесь. Патриция работает буквально на износ, у нее нет праздников. «Мне надо наверстать потерянные пять лет, — говорит она мне вечером того же дня, когда я прилетел, — другие и так носом землю роют!» Добро пожаловать в частный сектор, так и подмывало меня ответить. Но я не стал этого делать, потому что не ее же вина, что предыдущая работа оказалась неудачной. Сейчас она рада, что приходится вкалывать как проклятой, рада и тому, что на время можно сбыть Клаудию мне на руки, а самой повкалывать, не мучаясь угрызениями совести.

В результате мы с Клаудией все время вместе. После первых нескольких дней, когда я утром захожу за ней, а вечером привожу домой, я уговариваю ее переехать ко мне в отель, прихватив с собой книжки, одежду, плюшевого мишку. Мы шатаемся по улицам, заглядываем в музеи и кафе — папа и дочка, гуляющие по городу. Я поражаюсь тому, как сильно она повзрослела: Санта-Фе напоминает прекрасный маленький бриллиант, но Сиэтл — настоящий город, большой, на редкость разнообразный, и она чувствует себя в нем как рыба в воде, прекрасно ориентируясь в бесконечной череде кинотеатров, мест, где можно пообедать, походить по магазинам. Мы с опозданием покупаем рождественские подарки для каких-то ее друзей и подруг, оставшихся дома, она грустит по ним, тем более что со многими дружит еще с пеленок, но новые друзья — тоже ребята что надо.

В глубине души, будучи эгоистом (преобладающая черта моего характера), я жалею о том, что она так быстро освоилась. В глубине души я выстроил план, по которому испуганная девочка упрашивает отца забрать ее с собой, туда, где ее настоящий дом, где ей все хорошо знакомо. Иными словами, туда, где живу я сам. Но лучшая часть моего характера — я обнаруживаю, что такая существует, — счастлива, на самом деле счастлива, потому что, вопреки моим опасениям, переезд оказался не столь болезненным и ее, похоже, все устраивает. Конечно, все для нее здесь в новинку. Может, когда жизнь заявит о себе, она будет думать иначе. Я надеюсь, что нет. Или большая часть моей натуры хотела бы на это надеяться.