Виктор Каннинг - Клетка

– Теперь я уверена – эту мысль вселила в меня мать, в противовес своей, очень светской жизни. Я знала, у нее были любовники, всегда богатые, она обожала мирские утехи, – но в глубине души сознавала, что грешит, – и меньше всего на свете хотела, чтобы я пошла по ее стопам. Лет с четырнадцати она вдохновляла и направляла меня на религиозный путь. И мне самой стало казаться, будто я мечтала о монашестве всегда, а потому никогда не оспаривала этот выбор.

Однако матери так и не удалось увидеть дочь монахиней. Когда Саре было шестнадцать лет, мать неожиданно заболела, и дочь привезли к ней на виллу Лобита из интерната в Лиссабоне.

– Когда я приехала, то поняла – ее дни сочтены. Хотя в этом она не признавалась никому, даже самой себе. Она умела изгонять неприятные или нежелательные мысли. Ведь в ее жизни бывали не только бурные времена, дни напоказ, но и скрытые, тайные. В тот раз она о себе почти не говорила. Все обо мне беспокоилась… в основном о моем будущем пострижении в монахини. И у меня, наивной девчонки, сложилось-таки впечатление, будто мать, понимая, видимо, что перестаралась с моей религиозностью, пыталась дать мне возможность передумать. Но когда я твердо заявила, что хочу только одного – служить Господу, она возликовала. Может, и не стоит так говорить, но мать, вспоминая собственную жизнь, здорово утешалась, зная, что ее дочь решила посвятить себя Богу, и это… словом, это откроет путь на небеса и ей самой. О, как трудно заявлять такое о матери… но, по-моему, я разгадала ход ее мыслей. И всеми силами старалась угодить ей. К тому же я и впрямь желала стать монахиней. Боже, как долог и нуден мой рассказ… Но мне очень хочется объяснить вам все.

Когда Сара чуть-чуть отвернулась от Ричарда, он заметил, как у нее в глазах блеснули слезы. Потом посмотрел на склон за верандой, услышал дробную птичью трель в зарослях олеандра. Тихо сказал: «Ничего, ничего, не торопитесь», – вновь взглянул на Сару, и, оказалось – она смотрит на него, промокает уголки глаз краешком носового платка – и невпопад подумал, что, когда ездили в город, она забыла купить косметичку.

– Короче, я заявила матери, что в своем намерении уверена совершенно. Прекрасно помню – она сидела тогда в кресле у бассейна, закутавшись в плед, хотя стоял июнь. Она сказала мне – помню дословно: «Совершенная уверенность в шестнадцать лет, так же как совершенная уверенность в лошади, на которую ты поставила, – а мать обожала скачки, – может подвести. Поэтому я хочу кое-что сказать тебе по секрету, которым ты не должна делиться ни с кем до тех пор, пока не захочешь вернуться в мир из монастыря. Ты знаешь, Орден потребует отречения от всего имущества?» Конечно, я знала, еще бы не знать. Когда мать умерла, – вскоре после нашей беседы, – я унаследовала эту виллу и очень много денег… "

И Сара объяснила, но уже бесстрастно, как отписала виллу тете, а остальное отцу, не потому, что была связана с ним узами дочерней любви, а потому, что не хотела обидеть его, отдав деньги на сторону. Заметив, что Сара отвлеклась, Фарли спросил: «Так что же сказала вам мать? Конечно, если не хотите открыться мне, не надо».

– Да, да, Ричард, конечно, я хочу, чтобы вы все знали. Здесь и зарыта собака. Видите ли, я понимаю – денег у вас мало. А вы многого могли бы добиться. И я хочу вам помочь. Вы уже знаете, почему. Не стоит повторяться, верно?

Фарли улыбнулся. Мысли Сары утратили логику и последовательность, однако ее искреннее замешательство тронуло – он ощутил, как сильно хочет она его отблагодарить. А сам он – если не считать недавнего укола самолюбия – слушал ее равнодушно. Что она могла дать ему, если, уходя в монастырь, отказалась от всего? Сознавая, что ей понравится, если он назовет ее по имени, Фарли сказал: «Сара, не надо обо мне. Сейчас хотя бы. Что вам сказала мать?»

– То, что я так до конца и не поняла. И когда мать высказалась, мне показалось, будто она и сама об этом пожалела, в лице переменилась. Она ведь была красива. Даже в болезни. Но вдруг как будто постарела и с горечью заметила: «Жизнь невозможно предсказать. День за днем за тебя борются Бог и дьявол и ты в их руках. Я просто хочу, чтобы ты знала: если вернешься из монастыря в мир, милостыню тебе просить не придется. Мне, в отличие от тебя, никому обеты давать не нужно. Кроме меня у тебя есть только тетя и отец. Но он и пальцем ради тебя не шевельнет, а тетя старше меня на десять лет и к тому времени может умереть». А потом во всем призналась.

Сара умолкла.

Виллу окутывали сумерки, на небе показались первые звезды. То тут, то там ночное небо пронзал свет фар поднимавшихся наизволок автомобилей.

– В чем она призналась? – мягко спросил Ричард.

– В том, что я должна поехать в Лиссабон и попросить у Мелины оставленное мне, причем, если я с умом воспользуюсь им, этого хватит на всю жизнь.

– Звучит туманно. Кто такая Мелина?

– Она была служанкой моей матери. Вышла замуж за Карло, шофера, которого мы наняли, когда Джорджио ушел. Теперь они оба не служат больше, открыли небольшую гостиницу в Эсториле. Так что, – она поднялась и вдруг весело улыбнулась, – нам нужно только съездить туда и взять то, что завещала мне мать. Это или деньги, или нечто очень ценное, и я хочу отдать его вам. Вы ведь не откажетесь, верно?

Фарли тоже встал. Время от времени ему казалось, что с той минуты, когда он услышал крик Сары в ночи, он попал в новое измерение, в другой мир, где бродил теперь с тоской по старому, раз навсегда заведенному жизненному укладу, такому привычному. А теперь – беременная и вовсе не беременная монахиня, сбежавшая из монастыря, обманом привозит его на роскошную виллу; непонятные слова ее матери, прожившей на редкость бурные годы, слова, пересказанные дочерью, – девушкой с телом женщины. Эта Сара Брантон присосалась к нему, как принцесса Сабра к святому Георгию, когда тот спас ее от дракона, и хочет отдать ему если не саму себя, то хотя бы все, что имеет, а он желает одного – выслушать слова благодарности и отчалить. В этот миг его мозг пронзила мысль – верная или нет, он не знал – о том, что, возможно, Сара по-прежнему живет тем сном наяву, который начался, когда ее вытащили из моря и бросили, обнаженную, на дно шаланды поверх скользких тунцов. Ричард решил при первом удобном случае рассмотреть портрет леди Джин повнимательнее: он явно проглядел в ее глазах оттенок безумия, столь свойственного ирландкам.

– Я выпью еще, – произнес Ричард. – А вы?

Не глядя на него, Сара ответила: «Нет, спасибо. Значит, вы не хотите ехать в Лиссабон?»

– Отчего же? – неожиданно для себя ответил он. – Хочу. Но считаю, вы должны подготовиться к разочарованию. Нет, нет, я к вашей матери отношусь с почтением. Но когда человек умирает… он часто выдает желаемое за действительное.