Рассел Эндрюс - Икар

— Я хочу, чтобы ты сделал рывок, — спокойно проговорил Кид. — Вот и все. Не надо толчка. Не надо поднимать штангу над головой. Просто наклонись, вот так ухватись за гриф, хорошенько упрись ногами и подними штангу до уровня пояса. Десять раз. Хотя нет. Пусть будет пять. И этого хватит. Даже трех будет достаточно. Мне все равно, сколько раз.

Джек не пошевелился. Он стоял и смотрел на штангу. Он чувствовал, как напрягаются мышцы спины, как их сводит спазм. Появилась боль в колене и в бедре. Выступил пот…

— Ты настоящий Арнольд, [30] Надо думать, герой имеет в виду Арнольда Шварценеггера. — подбадривал его Кид. — Геракл, порвавший цепи.

Джек сделал глубокий вдох, наклонился и обхватил руками гриф.

— Но ты должен сказать, когда будет больно, Джек. Если будет больно, прекрати.

Джек кивнул. Ухватился покрепче. Закрыл глаза, хорошо уперся ногами, оторвал штангу от пола, поднял…

Он чувствовал сопротивление веса, его поразила тяжесть штанги; на миг он перестал владеть собой и подумал, что может упасть. А потом он выпрямился и согнул руки в локтях, крепко держа металлический гриф на уровне пояса.

Он открыл глаза и посмотрел на Кида. Тот блаженно улыбался. Джек почти не сомневался, что и на его губах играет такая же улыбка.

— «Страх — твоя любовница, — процитировал он с притворным отвращением. — Поцелуй ее взасос»… Где ты набрался такой пошлости?

— Слушай, главное, что все получилось, верно?

— Да, получилось, — сказал Джек и услышал в собственном голосе изумление. Он ощущал невероятное облегчение. Отступил страх, державший его в тисках последние тринадцать месяцев. — Ты забрал мою боль.

— Нет, Джек. Это ты забрал свою боль.

Джек поднял штангу пять раз. Никакой боли. Ровным счетом никакой. Ни капельки. Это вызывало восторг. Он был словно пьяный, словно впервые в жизни напился допьяна. Но не только это. Он будто бы отделился от мира на эти несколько коротких мгновений, будто бы взлетел над ним, свободный от всех оков. Подобравшись к своему пределу, он бросил взгляд на Кида, который, хорошо зная Джека, прочел его мысли и, покачав головой, сказал:

— Нет. Пять, и пока хватит. Не надо торопиться.

Джек присел и положил штангу на пол. Распрямился. Постоял какое-то время, ожидая боли. Но боль не приходила.

Он посмотрел на Кида, все еще не до конца веря в происшедшее, все еще не осознавая, что упражнение окончено.

— Ну, что скажешь, Джек? Хочешь отпраздновать это сегодня? Сегодня я тебя угощаю. К вечеру я буду знать то, что нужно, — то, на что я раньше намекал, — и все тебе расскажу.

— Сегодня «Никс» играют в плей-офф, — сказал Джек, улыбаясь от уха до уха. Он просто не мог перестать улыбаться. — Пойдем со мной. Я должен был пойти с Домом, но он все поймет. Он все равно пошел бы только ради того, чтобы потом пивка попить. Седьмая игра против Индианы. Буду ждать тебя в «Гардене» в семь. Игра начинается в семь тридцать.

— У меня в шесть вечера клиентка.

— Успеешь. Билет я дам тебе прямо сейчас. — Он немного помолчал. — А потом отпразднуем. Расскажешь мне о твоей Новой Цели. О всяких тайнах и загадках, которые тебе предстоит узнать сегодня вечером. И мы сможем поговорить о будущем.

— Ладно, я приду, — сказал Кид. — Отверчусь и приду.

— Отлично, — кивнул Джек. — Я рад.

Он шагнул к Киду, и они пожали друг другу руки — крепко, от души.

— А вот теперь давай-ка еще пять раз, — объявил Кид и указал на штангу.

Джек поморщился, но Кид был непреклонен.

— Ты уж прости, партнер, но придется сделать еще два раза по пять.

Он летел. Сначала ему казалось, что это красиво.

Он слышал свист воздуха, обтекающего его тело, хлещущего по ладоням раскинутых рук и босым ступням. Он видел крыши домов, видел синее небо — далеко, до самой реки. Видел сады на крышах в яркой палитре начала лета — желтые, лиловые, розовые пятна. Мелькали окна, а за ними мерцали экраны телевизоров, поблескивали кастрюли и сковородки с готовящейся едой. Ему неожиданно открывалась жизнь, не предназначенная для посторонних глаз.

Но прекраснее всего была тишина. Сказочная, чудесная тишина.

Он не понимал, что происходит. Не знал, откуда у него такая способность. Он знал одно: это волшебство. Все двигалось так медленно. Весь мир был объят нежной дымкой. Все казалось нереальным.

А потом все перестало казаться красивым.

И нереальным казаться перестало.

И он не летел. Он падал.

Внезапно он вспомнил. Краткая вспышка воспоминаний. Кто-то в его квартире. Выводит его на балкон. Он вспомнил слова. Всего несколько слов…

«Я люблю тебя».

Теперь все задвигалось быстрее. Не осталось красивых крыш. Он видел только унылые стены домов со щербатыми кирпичами и исцарапанными бетонными блоками. Ветер резал ему глаза, ослеплял его, и он больше не мог видеть тайные миры людей. Его руки и ноги уже не были раскинуты, он пытался удержаться за воздух, пытался остановить то, что остановить было невозможно.

В его сознании возникли другие слова. Он стоит на балконе. Смотрит по сторонам.

«Почему ты не любишь меня?»

Еще быстрее. Еще. Все стало неуправляемым. Его завертело. Быстрее, быстрее, быстрее.

Чей это был голос?

«Я люблю тебя…

Почему ты не любишь меня?»

Звуки слились воедино, оглушили его: сирены автомобилей, визг шин, лай собак. Крики людей. Чей-то вопль. Жуткий вопль, исполненный боли, разорвавший воздух, пронесся над городом. Сирена смерти.

Это был его вопль. Чем ближе надвигался несущийся навстречу тротуар, тем громче и ужаснее звучал его крик. Идущая по улице парочка шарахнулась в сторону, вильнула машина, сбив металлические мусорные баки. Его полет прервался, вылетели изо рта зубы, расплющился нос, треснул череп, вдребезги разбились кости рук, ног, таза, спины.

Крик прекратился.

На миг наступило безмолвие.

А потом возник еще один летний цвет — яркий, дико-алый, расплывшийся по грязно-серому нью-йоркскому тротуару под его телом. Кровавое пятно поползло к водостоку, струи растеклись по свежеположенным заплаткам асфальта на проезжей части.

Латрелл Спрюэл забил свое двенадцатое очко в четвертой четверти. Он красиво прошел под корзиной, потом сделал небольшой легкий прыжок, находясь футах в пяти, и бросил мяч над выставленными вверх кончиками пальцев Джейлена Роуза. Толпа болельщиков взревела, а Спрюэл победно вскинул руку, сжатую в кулак. «Никс» вышли вперед на восемь очков — это был самый большой отрыв за весь матч.

Обычно Джек Келлер во время игры «Никс» в серии плей-офф не мог находиться нигде, кроме «Мэдисон-скуэр-гарден». И сидел он на своем обычном месте — во втором ряду, в углу, прямо под корзиной любимой команды. Ему нравилась наэлектризованность трибун, нравилась компьютерная графика на табло, нравились девушки из команды поддержки, выступавшие перед игрой, нравилась и большая часть игры. Сегодня, по идее, Джек должен был ощущать себя как в раю. Его любимая команда вела в счете. Играл Регги Миллер, Спрюэл атаковал корзину так, как мог только он, и бросок из-за боковой оказался удачным. Игра близилась к концу, а «Никс» вели с самого начала. Они и выглядели как победители. Но когда прозвучала финальная сирена, и игра завершилась со счетом 103:98 в пользу «Никс», и для них открылась дорога в Лос-Анджелес, где они должны были в финале встретиться с «Лейкерс», Джек не поддался эйфории, бушевавшей вокруг него. Он почти не замечал Алана Хьюстона, бегающего по периметру площадки с поднятым высоко над головой мячом. Он не видел, как Спри хлопает по выставленным ладоням запасных игроков, не слышал радостных восклицаний своих давнишних приятелей, страстных болельщиков — обладателей сезонных билетов, местных билетеров, уличных торговцев, которые поздравляли его. Он даже не чувствовал, как его хлопают по спине. Повсюду вокруг люди обнимались, кричали, а Джек не спускал глаз с пустого сиденья рядом с ним — с места, которое оставалось незанятым с самого начала игры. Толпа стоя вызывала игроков на площадку, чтобы они присоединились к всеобщему ликованию. Джек порывисто вышел из зала, покинул зрелищный комплекс, выбежал на Восьмую авеню, выхватил из кармана сотовый телефон и, прикрывая трубку, поскольку было очень шумно, набрал номер.