Аллан Фолсом - Изгнанник

Ход мыслей прервал стук в дверь.

— Oui, — произнес Кабрера.

Дверь открылась, и вошел сэр Питер Китнер. Он был одет в строгий костюм. В отличие от Мартена сопровождал его не лакей, а полковник Мурзин.

— Добрый вечер, ваше высочество, — поздоровался Мурзин с Кабрерой, после чего обратился к Мартену: — Месье Коваленко попросил меня передать свои извинения. Обстоятельства требуют его присутствия в Москве.

Николас молча кивнул. Отныне ему придется рассчитывать только на собственные силы.

— Отец, — заботливо склонился к Китнеру Александр, — я хочу представить вам женщину, которую люблю и на которой намерен вскоре жениться.

Китнер остался почти безучастен. Поравнявшись с Ребеккой, он лишь слегка кивнул головой. Она посмотрела на него, а затем, пару мгновений спустя, обняла его так же порывисто, как совсем недавно Мартена. На ее глазах выступили слезы радости. Сделав шаг назад, Ребекка взяла Китнера за руки и начала бегло говорить по-русски о том, что рада, что они наконец-то встретились и что сейчас он находится здесь. Ее слова были просты и безыскусны, они шли от чистого сердца.

— А это мой брат, — прощебетала она, повернувшись к Мартену.

— Николас Мартен, сэр, — протянул тот руку.

— Как поживаете? — произнес Китнер по-английски и мягко пожал ему руку. Рукопожатие было едва различимо — простое соприкосновение пальцев.

Отсутствующий взгляд, рассеянные жесты. Казалось, что мыслями Китнер далеко отсюда. Трудно было сказать, то ли он устал, то ли находится под воздействием каких-то медикаментов. Как бы то ни было, он не походил на человека, который руководит глобальной медиаимперией.

— Ну вот, любимая, видишь? — Кабрера ласково обнял Ребекку за талию. — Вся семья в сборе. Ты, я, баронесса, мой отец, твой брат.

— Да, — улыбнулась она в ответ, — да…

— Ваше высочество, — внезапно вмешался в разговор Мурзин, постукивая пальцем по часам.

Кабрера кивнул и тепло улыбнулся:

— Ребекка, пора приветствовать наших гостей. Баронесса, отец, Николас, прошу вас следовать за нами.

20.00

Полированный мраморный пол из черных и белых плит зала виллы «Энкрацер» напоминал шахматную доску. Высокий сводчатый потолок был расписан великолепными фресками. Центральное место занимало изображение Зевса, парящего на орле над собранием богов.

Музыканты в белых галстуках и фраках разместились на заднем плане, у двустворчатого окна, доходящего до пола. Более сотни гостей в более изысканных нарядах или сидели за столами, стоявшими по периметру, или танцевали в центре зала.

— Николас! — Едва заметив Мартена, леди Клем поспешила к нему, оставив своего отца в одиночестве среди танцующих.

Для нее не имело никакого значения то, что Николас входил в свиту Александра Кабреры, которая вошла в зал с подобающей торжественностью. Всем присутствующим уже было известно главное: сэр Питер Китнер, он же Романов, отрекся от трона, и завтра Кабрера, урожденный Александр Романов, будет явлен всему миру в качестве наследника российского трона.

— Клементина! — попытался образумить ее лорд Престбери, чертыхаясь про себя.

Однако ему не было нужды волноваться. Едва в зале появился царевич, оркестр перестал играть, люди замерли на месте и воцарилось безмолвие. А через секунду случилось то, что Питер Китнер испытал какие-нибудь сутки назад: нарастающая овация стала восторженным салютом в честь Кабреры.

Мартен с трудом сознавал, что держит в руках леди Клем и что они вальсируют едва ли не в центре зала. Довольно далеко, почти у входа он заметил Ребекку. Сияя от счастья, сестра танцевала с оживленным коротышкой русским, которого ему ранее представили как Николая Немова, мэра Москвы. Рядом увлеченные друг другом, словно молодожены, кружились Ротфельзы. Чуть поодаль можно было видеть лорда Престбери — попивая шампанское, он беседовал с баронессой и необычайно возбужденным Патриархом.

Все это напоминало сон, и Мартен с трудом пытался сосредоточиться. Осложняло эту задачу то, что какую-нибудь минуту назад леди Клем поделилась с ним подробной информацией о своих знакомствах. Как выяснилось, она и ее отец уже целую вечность знали баронессу. Глаза Клем светились озорством — точно так же, как в Манчестере, когда она включила пожарную сирену в Уитуорт-холле. С тем же веселым видом она полностью признала себя виновной в том, что скрывала правду о связи Ребекки и Кабреры. И тут же, мастерски сменив озорство британским высокомерием, ответила Мартену на вопрос «почему», который тот еще не успел задать:

— Потому, Николас, что всем нам прекрасно известно, до какой степени ты можешь быть несносен со своей братской опекой. И не только поэтому. — Клем приблизила губы к его уху. — Если у нас с тобой может быть тайная интрижка, то почему же этого не может позволить себе Ребекка? На мой взгляд, тут все по справедливости. И еще, — заглянула она ему в глаза, — по поводу твоего абсурдного предположения о царевиче. Я спросила Ребекку, не знает ли она, где был вчера Александр. Не ездил ли он, случаем, в Цюрих? Так вот, ее ответ был ясен и четок: он был с нею в доме Ротфельзов в Невшателе.

Мартен мог бы поинтересоваться, провел ли Кабрера в Невшателе весь день или приехал туда во второй половине дня. В последнем случае в распоряжении Кабреры оказалось бы достаточно времени, чтобы побывать на месте преступления в Цюрихе. Однако он не стал требовать уточнений. Ему было все равно — пусть вечер идет своим ходом.

Он выпил бокал шампанского, потом еще один, и, кажется, напряжение начало отпускать его — впервые за много месяцев. Он ощутил тепло леди Клем, прикосновение ее грудей, скрытых в складках просторного вечернего платья. Им начинало овладевать возбуждение. Одновременно прежние заботы отходили на задний план. Китнер подписал отречение от престола — ну и пусть. Коваленко больше нет, а Ребекка — вот она, рядом. В такой ситуации казалось глупым даже думать о делах, а тем более заниматься ими.

Все было так неправдоподобно, будто Мартен переместился в параллельную вселенную. Но нет, он все еще оставался в реальном мире. Чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на Ребекку и увидеть удивление и любовь, с которыми она смотрела на Кабреру. Те же чувства читались в глазах Кабреры. Сам он мог быть кем угодно, но его жесты, взгляд, мимика не оставляли ни малейшего сомнения в абсолютной, беззаветной и непоколебимой любви.

Ранее, когда Николас танцевал с Ребеккой, она призналась ему, что готовится к переходу в русское православие. Она смеялась и рассказывала, какая это радость — изучать обряды, запоминать имена святых. А какое умиротворение и благодать снисходят на нее, словно все это становится частью ее существа…