Дэвид Пис - 1977. Кошмар Чапелтауна

– А почему здесь?

– А потому что полиция меня здесь не видит.

– А она смотрит?

– Не спуская глаз.

Я сделал большой глоток скотча и стал ждать, глядя, как он теребит свои украшения и выпускает дым колечками. Полиэтиленовый пакет лежал у него на коленях.

Наконец он наклонился вперед с мокрой улыбкой на тонких губах и прошипел:

– Мы ведь так всю ночь можем сидеть. Мне спешить некуда.

– Так почему все-таки за вами следит полиция?

– Вот это, – сказал он, похлопывая по полиэтиленовому пакету. – Вот это – настоящая, бля, сенсация.

– Ну, давайте посмотрим…

Он прижал ладонь ко лбу:

– Нет. Не торопите меня, мать вашу.

Я откинулся на спинку стула.

– Ладно. Я слушаю.

– Надеюсь, что так, потому что когда все это выльется наружу, то у всего города сорвет, бля, крышу.

– Тогда вы не будете против, если я буду записывать?

– Буду. Я буду против, мать вашу. Просто сидите и слушайте.

– Хорошо.

Он затушил сигарету, покачал головой.

– Я уже имел дело с вашим братом, и, поверьте мне, у меня были большие сомнения по поводу нашей встречи, по поводу всей этой затеи. Я до сих пор не уверен, стоит ли вам ее передавать.

– Вы хотите сначала договориться о деньгах?

– Да не нужны мне ваши гребаные деньги. Я здесь не из-за денег.

– Ясно, – сказал, уверенный, что он лжет, думая: деньги, внимание, месть. – Может, вы мне тогда расскажете, почему вы здесь?

Он переводил взгляд с одного входящего в зал человека на другого.

– Когда вы услышите то, что я собираюсь вам сказать, когда вы увидите то, что здесь лежит, тогда вы это поймете.

Внимание.

Я показал на пустые стаканы.

– Еще по одной?

– Почему бы и нет? – кивнул он.

Я сделал знак бармену.

Мы сидели, не говоря ни слова, выжидая.

Официантка принесла напитки.

Свет в зале померк.

Он наклонился вперед, взглянул на часы.

Я пододвинулся к нему, как будто мы собирались целоваться.

Он заговорил быстро, но четко:

– Клер Стрэчен, женщина, которую Потрошитель якобы замочил в Престоне, – я ее хорошо знал. Она раньше жила здесь под фамилией Моррисон. Она связалась с людьми, нехорошими людьми, людьми, которых я очень, бля, боюсь, людьми, с которыми я никогда не хочу больше встречаться. Понимаете?

Я сидел, кивая, не говоря ничего, думая о многом:

Месть.

Прожектора у сцены переключились с синего света на красный и обратно на синий.

Его взгляд плясал по залу и снова возвращался ко мне.

– Я совершил много ошибок, влез в дерьмо по уши. Я думаю, что с ней, скорее всего, произошло то же самое.

Я смотрел прямо перед собой. На сцене вот-вот должны были появиться музыканты.

Он опрокинул виски в кружку с пивом.

– Почему вы говорите «скорее всего»? – спросил я. – Почему вы так думаете?

Он поднял голову от своей кружки, на его губах была пивная пена. Он улыбнулся:

– Потому что ее больше нет в живых. Вот почему.

Мужчина в бархатном смокинге завыл в микрофон со сцены:

– Дамы и господа, мальчики и девочки, говорят, что мы смертны, говорят, что мы рассыпаемся в прах, но ведь они то же самое говорили и об этих ребятах. Однако сегодня эти живые трупы восстали из мертвых, они поднялись из-под могильной плиты всем назло. Прошу вас, встречайте залпом йоркширских аплодисментов – «Новые Зомби»!

Голубой занавес пополз вверх, загремели ударные, началась песня.

– «Ее здесь нет», – сказал бритый, глядя на сцену.

– Я в этой музыке не разбираюсь, – ответил я.

Он снова повернулся ко мне.

– Вот, почитайте на сон грядущий, – сказал он и передал мне под столом пакет.

Я взял его и начал было открывать.

– Не здесь, – отрезал он, потом кивнул в сторону. – Идите в сортир.

Я встал и пошел между пустыми столами, поглядывая через плечо на бледного юношу в черном костюме, качающего головой в такт синтезатору.

– Могу подсобить, если что, – крикнул он мне вслед.

Я закрыл дверь в кабинку, опустил крышку унитаза, сел на нее и открыл полиэтиленовый пакет.

Внутри него был еще один пакет, коричневый бумажный пакет.

Я открыл коричневый пакет и вытащил журнал.

Мужской журнал, порнография.

Дешевая порнография.

Любительская:

«Горячая сперма».

Уголок одной из страниц был загнут внутрь.

Я открыл обозначенную страницу и увидел ее:

Белые волосы и розовая плоть, влажные красные дырки и сухие голубые глаза, раздвинутые ноги и палец на клиторе.

Клер Стрэчен.

У меня встало.

У меня встало, а ее не стало.

Я вышел из туалета – обратно в зал, тощая женщина в длинном розовом платье танцевала в полном одиночестве перед сценой, сотня замерших белых лиц следила не отрываясь за четырьмя полицейскими, которые стояли у барной стойки и разговаривали с официанткой. Они показывали на наш столик.

Внезапно двое полицейских выбежали на улицу.

Двое других смотрели на меня.

Я держал в руках пакет.

Мне стало страшно, мною овладел самый настоящий, бля, ужас, и я знал почему.

Полицейские пошли между столиками в мою сторону. Они подходили все ближе и ближе.

Я пошел было в обратную сторону, к нашему столу. Кто-то взял меня за локоть.

– Чем я могу вам помочь? – спросил я.

– Господин, сидевший за вашим столиком… Вы не знаете, куда он мог пойти?

– Извините, не знаю. А что?

– Вы не будете против, если мы попросим вас выйти на минутку на улицу?

– Да нет, – ответил я и пошел за ними через заставленный столиками зал.

Музыканты все еще играли, розовая женщина все еще танцевала, призраки по-прежнему не сводили с меня глаз.

Снаружи опять шел дождь. Мы – все трое – стояли плечом к плечу под навесом.

Оба полицейских были молодые и нервничали, не зная толком, что делать дальше.

– Как вас зовут, сэр?

– Джек Уайтхед.

Один из них взглянул на другого.

– Вы из газеты?

– Да. Может, вы все-таки объясните мне, в чем дело?

– Мужчина, который сидел за вашим столом… Мы предполагаем, что он угнал отсюда «Остин-аллегро».

– Ну, вы меня извините, сержант, но я не имею об этом ни малейшего понятия. Я даже не знаю, как его зовут.

– Андерсон. Барри Джеймс Андерсон.

В моей памяти вспыхнула лампочка, вырвав из темноты прошлое.

Два других полицейских шли обратно через стоянку, промокшие и запыхавшиеся.

– Вот падла, – сказал старший из них, уперев руки в колени и опустив голову.

– Кто это у нас тут? – спросил второй.

– Говорит, что он – Джек Уайтхед из «Поста».

Толстый старый полицейский поднял глаза:

– Сукой буду. Вспомни черта, он и появится.

– Дон, – сказал я.

– Давно не виделись, – кивнул он.

«А я вот еще не успел соскучиться», – подумал я. День подошел к концу, чумовой день бессвязных видений и проклятых воспоминаний, все камни разбросаны, все мертвые поднялись из-под могильных плит, вернулись на этот свет, воскресли в живущих.