Дон Уинслоу - Жить и сгореть в Калифорнии

— Для меня.

— Ты сама галантность.

Опять кофе, опять молчание, опять взгляд в окно. Потом она говорит:

— Это серьезное предложение.

— Серьезное?

— Искреннее, — говорит она, потупившись и глядя в чашку. — Довольно неожиданное. Но посуди сам, разве часто выпадает шанс начать все заново? Я и себя имею в виду.

— Ага, — говорит он. — В равной мере.

А сам думает: ах ты, романтически настроенный болван! В равной мере. Но это же просто ход.

— Так как? — спрашивает она и на этот раз поднимает на него глаза.

— Ну да…

— И знай, — говорит она, — предложение мое серьезное и искреннее.

— Спасибо, — говорит он. — Я могу подумать?

Потому что он знает, что предлагают ему все разом — дом, женщину, что это возвращение к жизни. Но знает также, что она не оставила мысли о детях. А это плохо, потому что ей придется это сделать.

— Летти…

— Джек?

— Ты не получишь детей, — говорит он. — Все кончено.

— Для тебя, может, и так, — говорит она.

Она встает и начинает убирать посуду.

— Летти…

— Послушай, ты сделал все, что мог, и проиграл, — говорит Летти. — Я тебя ни в чем не виню, понятно? Не вспоминаю того, что ты там сделал двенадцать лет назад, хоть это и лишило меня детей. Все, что я говорю, — это что настал теперь мой черед сделать все, что можно, и я должна это сделать ради детей, хоть ты и думаешь, что из этого ничего не выйдет. Я найду адвоката, который представит дело в суд, а если я проиграю, то найду другого и другого судью, а если я и тогда проиграю…

— Ладно.

— Ладно, — говорит она. — Мне пора на работу. Так ты приедешь вечером?

— Ага.

— «Ага» — в смысле ты меня слышишь или в смысле приедешь?

— Я приеду.

— Тогда, наверно, это тот момент, когда следует поцеловаться, — говорит она.

— Ага.

Они целуются и с минуту стоят обнявшись. Потом он говорит:

— Что я сделал двенадцать лет назад? Я сделал неправильно. Надо было отступиться, бросить это дело!

— Возможно.

— Я имею в виду, что надо было думать о старике, а не об этом деле.

— Я понимаю, что ты имел в виду.

Она провожает его до «мустанга», и он трогает.

Возвращаясь в «Жизнь и пожар в Калифорнии».

Джек выходит из здания в «кабинетик» Билли.

В кактусовом саду — адова жарища.

— Ты не уволен, — говорит Билли. — Чтобы уволить тебя, им сперва придется уволить меня.

— Ну так встретимся в очереди за пособием.

— Да нет, я просто на пенсию выйду, — говорит Билли с этой своей хитроватой полуулыбочкой. — Растворюсь в зоревой дымке.

— Я увольняюсь, Билли.

— Ну вот еще! Не надо этого делать.

— Они собираются заплатить?

— Наверно, — говорит Билли.

— В таком случае я увольняюсь.

— Не дури, Джек, послушай…

Билли давит окурок и, пытаясь зажечь новую сигарету, отворачивается от ветра и складывает руки домиком. Он делает первую затяжку и говорит:

— Пусть все будет как будет.

— Не могу.

Внутри, в кабинете Билли, звонит телефон. Билли говорит:

— Похоже, это опять Херлихи. Отдел претензий, Агентство, Отдел андеррайтинга и Отдел специальных расследований уже плешь проели мне насчет этой претензии.

— Наверно, лучше поговорить с ними.

— Ты оставайся на месте.

— Я буду здесь оставаться, пока эти хищники не разнесут меня в куски.

Джек снимает со стула папки с делами и садится.

Летти сидит на переднем сиденье машины и допивает свой кофе.

Меньше всего ей хочется сейчас топать по тропинке в Кливленд-Форест на встречу с этим малолетним правонарушителем-вьетнамцем из мастерской, где разбирают автомобили, чтобы услышать, что он скажет насчет двух своих пропавших сородичей.

Хотя, наверно, я сама напросилась, думает Летти, ставя чашечку на пол возле места водителя. Я нагнала на них страху.

После своего набега в мастерскую она настропалила окружного прокурора, подразделение по борьбе с организованной преступностью округа Оранж и офицера полиции, надзирающего за этим условно осужденным кретином. Кроме того, она нагрянула еще в три аналогичные мастерские, посетила игорный зал и салон массажа, с тем чтобы немножко расшевелить Дядю Нгуена. Поэтому, когда раздался телефонный звонок, она не слишком удивилась.

Сейчас, выйдя из машины, она взбирается по тропе, а вдали уже маячит Тони Кы, отбивая нечто вроде чечетки.

Подобие танца, исполняемого им, напоминает также тустеп: легкое подпрыгивание на одной ноге, после чего вес переносится на другую ногу и следует подпрыгивание уже на ней, руки при этом остаются в карманах, плечи приподняты, а голова ритмически покачивается из стороны в сторону. Наблюдая этот танец, Летти с удовольствием отмечает про себя, что парнишка жутко нервничает.

Хорошо, думает Летти, поделом ему. Возможно, от волнения он и проговорится, сказав что-нибудь дельное. Так-так…

Тони нервничает. Ему определенно не так уж часто приходится встречаться с полицейскими, чтобы информировать их, даже если речь идет о дружках, неожиданно бесследно исчезнувших. И неделя ему выдалась — врагу не пожелаешь. Вначале этот налет на мастерскую, так огорчивший Дядю Нгуена. Но Тони решил тогда, что выплывет. Затем окружной прокурор, этот доставал его по поводу двух других мастерских, пытаясь установить здесь некую связь , потом еще этот парень из отдела по борьбе с организованной преступностью, бормочущий ему в лицо что-то о русской мафии, а после еще и надзирающий офицер полиции, толкующий, что вправе взять его под стражу без всяких там постановлений, а просто по совокупности…

И в довершение всего Дядя Нгуен, явившийся собственной персоной с предупреждением, что если ему известно что-то об этом недоумке Тране и кретине До, то он должен немедленно, а лучше сказать — в мгновение ока все это ему выложить. И когда Дядя Нгуен слышит, что Тран и До в последнее время работали на русских, старый пройдоха приходит в ярость. И велит ему сделать нечто уж совсем несуразное — позвонить этой сучке из полиции и сказать это. А Тони глядит на него, вытаращив глаза, дескать: «Чего-чего?» На что Дядя Нгуен говорит ему типа: «Делай, как я сказал, у меня и так уж голова идет кругом, пускай хоть эта баба из полиции с меня слезет». Вот паренек и звонит этой бабе.

И все бы это еще ничего, чудно, но мало ли, только этот русский красавчик наведывается опять и спрашивает типа: «Ты говорил с копами?» На что Тони ему отвечает: «Да нет, мужик, я с копами бесед не веду», а русский ему, дескать: «Значит, теперь будешь, раз встречу назначил». А Тони ему: «Чего-чего?»

На что русский красавчик говорит: «Твое дело, и голова твоя, тебе решать, сносить ее или, может, без нее остаться».

По всему по этому паренек и дергается так, стоя сейчас на проселочной дороге в ожидании этой бабы из полиции.