Кэтрин Коултер - Необоснованные претензии

Хантер нажал кнопку своей панели личной линии связи, потом набрал хорошо ему известный номер.

Ему ответил скрипучий голос.

— Говорит Хантер. Доложите мне… Мужчина говорил очень долго. Когда он закончил, Кристиан в течение нескольких минут молчал. Ноги его упирались в тумбу письменного стола.

— Прекрасно, — сказал он наконец. — Продолжайте. Я позвоню вам во вторник.

Он мягко положил трубку на затейливо украшенный рычаг и откинулся на спинку стула, сомкнув руки на затылке.

Услышав тихий стук в дверь кабинета, Хантер нахмурился, но только на минуту.

— Кристиан?

— Минутку, Сьюзен, — откликнулся он. Яркая блондинка ждала в спальне, одетая только в очень дорогое шелковое неглиже персикового цвета, которое он сам купил для нее. Блондинкой она была, разумеется, крашеной, но последнее ее ничуть не волновало, кроме того, она носила зеленые контактные линзы.

С минуту он смотрел на нее и подумал — хороша! Только вот груди слишком большие. Он подошел к стереосистеме и поставил компакт-диск. Молчание комнаты нарушил Третий Брандербургский концерт Баха в исполнении Амстердамского оркестра барокко.

Он почувствовал, что начинает возбуждаться, и поцеловал Сьюзен.

— Не можем ли мы когда-нибудь послушать что-нибудь красивое? Ну, например, “Биттлз”, Кристиан? — спросила Сьюзен, прижимаясь к нему всем телом.

— Нет, не можем. Тебе же только двадцать один, Сьюзен. “Биттлз” были задолго до того, как ты выросла.

— Ну тогда “Босса”, — сказала она, улыбаясь и чувствуя, как его пальцы скользнули по внутренней стороне бедер.

— А как насчет “Тоннеля любви”?

Его пальцы задвигались. Она достигла вершины наслаждения в то время, когда звучало аллегро третьей части.

Джонатан Харли чувствовал, что его головная боль усиливается: теперь у него стучало в левом виске, непроходящая боль вынудила закрыть глаза и сесть совершенно тихо и неподвижно. Он подумал было позвать миссис Максуэлл и попросить ее принести аспирин, пока не услышал пронзительный голос жены, требовательно звавший его.

Ему предстояла еще одна сцена, еще одно соревнование по крику, не сулившее выигрыша никому. “Сколько перемен, — думал он, — моя жена стала чужой, неузнаваемой и непонятной”. Ему следовало перестать думать о Роз еще три года назад, когда он узнал об итальянском жиголо [16], которого она встретила во время круиза на теплоходе. И спала с ним. И призналась ему в этом.

— Джонатан!

Он чувствовал, что глаза его покраснели, и он не мог сфокусировать взгляда. Он слышал свой голос, лишенный выражения из-за нараставшей боли.

— Сюда, Роз. — И после паузы:

— Принеси аспирин.

Она этого не сделала.

— В чем дело? — спросила Роз, входя в его кабинет. Новое вечернее платье вихрем закручивалось при ходьбе вокруг щиколоток. От сверкания алмазов у нее на шее резало глаза.

— У меня ужасная головная боль, — сказал он. Она рассмеялась.

— Предлог, пригодный для женщины, дорогой. Но я пришла не для того, чтобы справиться, не хочешь ли ты лечь в постельку. Ты еще не одет. Бенбриджи ждут нас через тридцать минут.

— Я не иду, — ответил он. — Я говорил тебе на прошлой неделе и вчера вечером, что не собираюсь идти. Там будет по меньшей мере пятьдесят человек гостей, и моего отсутствия никто не заметит. Иди, Роз, повеселись.

В эту минуту она его ненавидела, ненавидела по-настоящему. Он говорил с ней таким тоном, будто она надоевшая и бестолковая прислуга. Ему наплевать на нее.

— Там будут мои родители. На случай, если ты забыл, кто они, Джонатан, напомню, что это Пилсоны. Эндрю Пилсон с супругой. Они рассчитывают тебя увидеть — Передай им мой самый нежный привет.

— Подонок — Пожалуйста, Роз, у меня голова раскалывается. Если хочешь ругаться, то отложи на время.

— Все и всегда ждут тебя, верно? Ты знаменитый Джонатан Харли. О, да, теперь-то ты знаменит. Но если бы не мой отец…

— Роз, ты же не хочешь опоздать?

— Ты монстр, эгоистичный, гнусный монстр! Я не сомневаюсь, что, как только я окажусь за дверью, ты тут же умчишь куда-нибудь и твоя головная боль улетучится мигом, как по волшебству, а твоя маленькая потаскушка будет пускать слюни по поводу каждого сказанного тобой слова. С кем ты сейчас трахаешься, дорогой?

— Ни с кем, Роз. “И тем более с тобой, женушка”.

— Разумеется, я не ждала от тебя честного, искреннего ответа. Ты пойдешь со мной, Джонатан. Ты должен пойти. Ты не посмеешь унизить меня снова.

— А я тебя разве унижал? Вот так новость!

— Ты такой спокойный, так владеешь своими чувствами, да? Ты просто превратился в робота, и никаких чувств у тебя не осталось.

— А я-то думал, что я монстр, — ответил он и пожалел, что не промолчал. Он просто хотел остаться один на один с аспирином в пустой и тихой комнате.

— Тебе плевать на всех, так ведь? Ничего тебя не касается, кроме твоих чертовых дел. И, конечно, твоих легкодоступных, дешевых женщин.

— Конечно, мне небезразлична “Хартли электронике”. Если бы я был равнодушен к своей компании, ты не носила бы бриллиантов, Роз. У тебя не было бы горничной, кухарки, экономки и шофера. А дешевых женщин нет и в помине.

Его губы изогнулись в улыбке.

— Если бы я путался с женщинами, мне некогда было бы заниматься делами.

Она почувствовала, как в ней поднимается гнев. Невозможно одержать над ним верх, таким спокойным, так ясно выражающим свои мысли. Его невозможно загнать в угол — на все есть доводы и отговорки.

— Так ты признаешь, что у тебя были другие женщины?

— Только одна три года назад, как тебе хорошо известно. Это была маленькая и недостойная месть, признаю.

— Ты будешь вечно попрекать меня связью с Пьетро, пока меня не вырвет?

Ее голос пресекся — похоже, она сейчас зарыдает, и он молил Бога, чтобы обошлось без очередной истерики.

— Он хотел меня, он считал меня красивой и непохожей на других.

— Роз, вырвет не тебя, а меня, и Пьетро тут ни при чем. Пожалуйста, отправляйся на свою вечеринку и проводи там время, как захочешь, веселись.

Она стояла, очень тихая, глядя на картину на стене за его спиной, изображавшую коттедж в Нантакетте. Краски мягкие, а пейзаж суровый. Странно, как это художник сумел передать разницу в цвете. Рядом с картиной висела фотография — на ней были запечатлены они оба на пляже. На заднем плане коттедж. Фотография была сделана три года назад. На Джонатане выцветшие джинсы и простая белая рубашка, рукава закатаны до локтей, на ногах теннисные туфли. На ней шорты и бюстгальтер, ноги босые, а длинные светлые волосы ветер задувал в лицо. Оба они улыбались и казались абсолютно счастливыми. Но это было так давно. Он выглядит так же, подумала Роз, разглядывая мужа, сидящего за письменным столом. Черные-черные волосы, оливковая кожа и глаза, темные, как безлунная ночь, — эту чепуху она сказала ему когда-то, много лет назад. Они были парой, приковывавшей взгляды. Джонатан, высокий и поджарый, как теперь и всегда, бегун и спортсмен, и она — маленькая, светловолосая и очень белокожая. Внезапно она почувствовала, что намного старше этой улыбающейся молодой женщины на фотографии, почувствовала, что внутри у нее образовались морщины и что она ни на что не годится.