Гордон Рис - Мыши

Похоже, я постепенно воспринимала мамину логику, несмотря на все свои сомнения и страхи, навеянные кинофильмами, в которых непременно находится какая-то улика, помогающая разоблачить виновного. Думаю, я наконец убедилась в том, что мама изначально была права, когда говорила: мы выпутаемся.

Если полиция до сих пор не пришла к нам, значит, этого уже никогда не случится. В конце концов, машину Пола Ханнигана уже наверняка нашли — не могла же она неделями стоять у ресторана «Фармерз Харвест» незамеченной? Да и Пола Ханнигана, должно быть, объявили в розыск, ведь прошло почти два месяца. Кто-нибудь уж точно обеспокоился его исчезновением. Разве не пытались связаться с ним по телефону в то утро? Не может быть, чтобы до сих пор никто не обратился в полицию…

Выходит, мама правильно все рассчитала: полиция не связала исчезновение Пола Ханнигана с нами, и с высокой долей уверенности можно было считать, что они никогда не проведут такой параллели. А это значит, что мы действительно вышли сухими из воды.

К тому же, даже если полиция и пришла бы к нам сейчас, они бы все равно ничего не нашли. За это время кухню столько раз скребли и дезинфицировали, что там не осталось ни микрочастиц крови Пола Ханнигана, ни даже намека на его отпечатки пальцев; восемь мусорных мешков давно были убраны из гостевой комнаты, и мама так надежно и гениально спрятала их, что никому и никогда не удалось бы их найти.

Нам повезло. Нам очень повезло. Мы убили человека. Мы искромсали его ножом и забили до смерти на кафельном полу нашей кухни. И нам все сошло с рук.

Была суббота, двадцать седьмое мая. Я встала в семь утра, как диктовал мой строгий распорядок, накинула халат и вышла из комнаты, намереваясь выпить чашку кофе, прежде чем засесть за занятия. Я остановилась у двери маминой спальни и прислушалась. Различив ее тяжелое ровное дыхание, я улыбнулась. Уж я-то знала, как дорога была ей каждая секунда сна.

Я спускалась по лестнице, стараясь не шуметь, и только что с величайшей осторожностью обошла скрипучую четвертую ступеньку, как увидела это.

Белый прямоугольник на коврике у входной двери.

Я сразу почувствовала опасность. Почтальон никогда не приходил так рано. Значит, его доставили нарочным.

Я подняла конверт и увидела уродливое жирное пятно ( сливочное масло?) на том месте, где чей-то толстый палец прижимал клейкую полоску.

Я перевернула конверт. Лицевая сторона была чистой. Я судорожно вскрыла письмо.

Внутри оказался маленький листок линованной бумаги, вырванный из секретарского блокнота. Посередине листка был текст, написанный печатными буквами умирающей шариковой ручкой. Всего несколько строчек:

Я знаю, что вы сделали.

Я знаю, что вы убили его.

Я хочу 20 000 фунтов, или я иду в полицию.

Не выходите из дома.

Я зайду сегодня.

Я бросилась вверх по лестнице и разбудила маму.

Не прошло и пяти минут, как мама уже сидела за кухонным столом, во вчерашней рабочей блузке, джинсах и коричневых ботинках, которые она надевала для пеших прогулок за городом. Она покусывала нижнюю губу, внимательно разглядывая клочок полупрозрачной дешевой бумаги. В то утро были особенно заметны мешки у нее под глазами — верный признак нездоровья. Она была задумчивой, мрачной, какой-то помятой, всклокоченной. Она не отрывала глаз от письма, даже когда потянулась за кружкой с кофе и потом поднесла ее к губам.

Я все еще была в пижаме и халате. От ужаса я словно оцепенела и даже не подумала о том, чтобы пойти переодеться. Я давно жила в страхе, что однажды наш хрупкий мир рухнет, но всегда представляла себе властный стук в дверь (вежливый, но настойчивый), офицеров в форме, с трескучими рациями, улыбки, больше похожие на еле уловимые подергивания тонких, недружелюбных губ. Но я никак не ожидала, что все кончится именно так — письмом шантажиста, подсунутым под дверь.

Пока мама в который раз перечитывала письмо, я ломала голову, пытаясь вычислить, кто мог нас шантажировать.

Я вспомнила фермера, который в то утро проезжал мимо, когда мы копали могилу в розарии, а тело Пола Ханнигана лежало рядом, лицом вниз, на траве. Мама всегда говорила, что он не мог видеть, что мы делаем, с такого расстояния, — но что, если она ошибалась? Что, если фермер видел, чем мы занимались в то утро, и вот теперь, за шесть недель взвесив все варианты, решил выжать из нас денег?

Шантажистом мог оказаться и Человек-внедорожник. Лысый, с козлиной бородкой, он выглядел типичным злодеем из «мыльной оперы», и мы определенно вызвали у него подозрения, когда сцепились с ним в тот вечер на автостоянке. Может, он учуял запах легких денег и поехал следом за нашим такси до коттеджа Жимолость. Если предположить, что он выяснил, кому принадлежит оставленная нами машина, и узнал об исчезновении Пола Ханнигана, ему, возможно, не составило труда воссоздать картину преступления.

Или шантажист тот, кто близок к нашему дому? Не могла ли я проколоться при Роджере утром после убийства, хотя и старалась вести себя как обычно? Заметил ли он пятно крови на косяке двери? Он был очень проницательным, к тому же, насколько я знала, нуждался в деньгах; в конце концов, именно по этой причине он и занимался домашним репетиторством. Но дешевая бумага, жирный отпечаток пальца, письмо, подсунутое под дверь в столь ранний час? Все это как-то не вязалось с образом утонченного интеллектуала, каким я представляла себе Роджера. В то же время если на самом деле не существует такого понятия, как «характер» (а Роджер пришел в восторг от этой идеи), значит, и от него можно было ожидать чего угодно.

— Как ты думаешь, кто это, мам?

— Не знаю, Шелли, — рассеянно произнесла она, не сводя глаз с записки шантажиста. — Не знаю.

— По-твоему, это может быть Роджер?

— Нет! — фыркнула она и покачала головой, словно отмахиваясь от этой бредовой мысли. — Это не Роджер. Определенно, не Роджер. Мы имеем дело с уголовником , обыкновенным уголовником.

— Ну, а как насчет Человека-внедорожника? Ты подумала, что он похож на уголовника, мы обе так подумали.

К этому предположению мама отнеслась более серьезно.

— Может быть, — произнесла она, но не слишком уверенно, — но я все равно не понимаю, как он мог пронюхать. О том, что случилось той ночью, знали только ты и я.

Она снова потянулась к письму, словно оно обладало неким магнетизмом, противостоять которому она была бессильна.

— Как бы то ни было, — задумчиво произнесла она, — скоро мы все узнаем.

Должно быть, по мне было видно, что я ничего не поняла, потому что она добавила:

— В письме сказано: я зайду сегодня. Кто бы это ни был, сегодня он придет сюда — к нам.