Клэр Сэмбрук - Игра в прятки

Топ-топ-топ-топ. Вроде бы папа неплохо справлялся. Что Отис от него хочет?

Хлоп-хлоп-хлоп.

Отис схватил его за плечи, развернул к себе, уставился прямо в глаза и прошипел:

— Я хочу увидеть твою злость, Доминик. Давай. Врежь по этой чертовой груше. Вложи всю свою злость.

Он так шипел, что даже слюной брызгал в лицо папе. Потом крутанул папу назад, толкнул к груше. Папа стер пот перчаткой, резко выдохнул. Глаза его загорелись.

— Ну, дружище, вперед!

Точно, пап, врежь как следует — хлоп! — Отису по роже. Пусть заткнется.

Топ-топ.

Я уже мог прыгать двадцать раз на одной ноге и двадцать на другой. Если вы в боксе не спец, то вряд ли поймете, что это просто класс!

Папа смог, честное слово, он смог! Он молотил мешок, молотил, подвывая всякий раз, когда его кулак впечатывался в грушу.

Ну и удары. Одна мощь, никакой техники.

А Отис не возражал.

— Бей не по человеку, а сквозь него, — советовал он, словно папа и вправду молотил кого-то живого.

Уличные фонари заморгали и разгорелись.

— Хватит, — сказал Отис. Очень тихо.

Папа не услышал бы, даже если бы Отис кричал ему прямо в ухо. Он был где-то далеко, он все дубасил, дубасил, дубасил по груше.

Я закончил сто прыжков и начал упражнения на растяжку.

Папа молотил и молотил грушу, пока не выдохся. Наконец он упал на нее, обхватил двумя руками и заплакал.

Папа заплакал.

Отис подошел к нему, обнял вместе с грушей, прошептал:

— Ничего, ничего, поплачь, поплачь, дружище.

А папа всхлипывал, уткнувшись в широкую грудь Отиса.

Сквозь слезы папа прошептал что-то, я не расслышал что, потому что мимо промчался поезд. Когда огни поезда растворились в темноте, я услышал:

— Хуже всего неизвестность. Неизвестность. Неизвестность.

Только это он и говорил.

Я смотрел на поредевшие папины волосы, на худые плечи, на обвисшие штаны, впалый живот, худые ноги. Он не болел ни раком, ни СПИДом. Он болел от того, что ничего не знал. От неизвестности. Она съедала папу изнутри. Я аккуратно свернул свою скакалку и положил ее на место, как учил Отис.

Папа с силой хлопнул крышкой багажника. Так сильно и не надо было. Потом открыл для мамы дверцу. Мама не садилась в машину, она стояла, вцепившись обеими руками в потресканную кожаную сумку. Мама с ней никогда не расставалась. Сумка досталась ей от ее мамы, моей бабушки. Вместо того чтобы сесть, мама повернулась к дому и закричала на всю улицу:

— Мы Не Можем Бросить Гарри!

Воздух вышел из меня со свистом, как будто меня ударили в солнечное сплетение:

— Со мной все будет в порядке, мам. Честно.

— Ты уверен, Гарри?

Уверен или нет? А вы бы что выбрали: десять дней в дождливой и мрачной Шотландии с сумасшедшей матерью и скелетом вместо отца или десять дней с Отисом и Джоан, когда вас каждый день из школы будет забирать самый настоящий, сильный и смелый пожарник? Я был уверен. Еще бы.

— Пэт, мы не спустим с него глаз, — пообещала маме Джоан. — Отис убьет меня, если я отпущу Гарри от себя.

Все мы напряглись.

«Отис убьет меня».

Ты и не замечаешь таких слов, пока у тебя не пропадет младший брат.

Как-то раз я решил провести эксперимент, составить что-то вроде графика, на котором можно будет определить самый жестокий день недели.

День первый. 7.15. «Только попробуй, и ты мертвец!»

Это сказала одна маленькая девочка с нашей улицы, а я записал в одну из тех тетрадей, которые дала мне мама, когда выбрасывала все, что осталось от ее работы.

На школьном сборе. «Вырасту и убью тебя!» Это одна малявка угрожала Паримэлу. Уж не знаю, что такое Паримэл вытворял, но многие малыши ему так угрожали.

Первый урок «Сгрыз бы я… батончик „Марса“!»

Это Свинка сказал.

Я записал эту фразу и провел черту:

«9.25. Эксперимент окончен.

Г. Пиклз. Ученый».

Слишком мне грустно стало.

Я посмотрел на маму, сравнил с той мамой, которую еще помнил. Глаза почти черные. Сердитая. Голова слишком большая для ее худого тела. Так теперь выглядела моя мама.

Папа у нее за спиной вертел руками, как будто выкручивал посудное полотенце.

— Пора.

— Гарри, ты уверен?

Джоан обняла меня за плечи, быстро убрала руки.

— Вам с Домиником необходимо побыть немного вдвоем, Пэт. А пока Гарри здесь будет лучше.

Джоан имела в виду, что им необходимо спасти их брак. Поэтому они собрались на остров Мал, который в Шотландии. Взрослые почему-то считают, что красивая природа и сырость помогают людям понять друг друга.

Мама обхватила мою голову, прижалась жесткими, сухими губами, а потом упала в объятия Джоан. Папа сжал меня так, что ребра затрещали, а нос чуть не расплющился о его грудь.

Они уже сели в машину, помахали нам и тронулись в путь, когда из своего дома выкатился Молчун Джефри, размахивая какими-то бумагами. Джефри-то, оказывается, был самым настоящим богачом. У него был еще один дом — для отдыха. Туда-то и ехали мама с папой.

Я испугался, что этот его домик сорвался со скалы и им придется остаться здесь, с нами. Но все обошлось. Джефри просто отыскал где-то еще одну карту. Он просунул голову в окно машины с папиной стороны и что-то говорил, говорил насчет дорог и маршрутов. Мне показалось, папа вот-вот вежливо спросит, нет ли у него поблизости чего-нибудь бьющегося и нельзя ли это прямо здесь и сейчас раскокать.

Джефри наконец потопал обратно. Мама высунула голову наружу. В глазах у нее застыл ужас. Папа грустно гуднул разок, и они уехали.

Я долго-долго махал им вслед, только чтобы они не обиделись.

Я представил себе, что они уже в Шотландии, с визгом тормозов проскакивают крутые виражи. Папа, стиснув руль, рявкает:

— Как ты могла, Пэт?

Мама кричит:

— Мне уже тридцать девять.

Он поворачивается к ней.

— Повтори еще раз, и я…

Их «вольво» улетает на обочину, срезая по пути деревья, мчится вниз, подпрыгивает, переворачивается, и еще раз, и еще, и еще. Останавливается, лишь коснувшись дна ущелья.

Тишина.

А потом…

Бах! Ба-бах! Бах!

Вся школа приходит на похороны. Мисс Супер восхищается моим мужеством. На поминках раздают газировку и шоколадки, но только обязательно в черных обертках. Из меня выходит клевый сирота. Единственный во всей школе. Моя популярность растет. У Джоан рождаются дети. Трое, а может, и четыре. Мы заводим собаку и покупаем телевизор.

— Я смотрю, ты немного воспрянул духом, — сказала Джоан, когда мы зашли в дом.

Отис отвез меня в парикмахерскую и сказал человеку с длиннющим гвоздем в брови, чтобы тот постриг меня, как сам посчитает нужным.

— Лишь бы не слишком вызывающе, идет, дружище?

— Меня зовут Паоло, — сообщил тот.

Он был абсолютно лысый и расхаживал с расстегнутыми штанами. Наверное, чтобы все видели боксеры от Кельвина Кляйна. А футболку натянул такую тонкую, что даже эти торчали. Ну, соски, вы поняли. Он пробежался пятерней по моим волосам, наткнулся на шишку.