Нельсон Демилль - Адское пламя

— Как показывает мой боевой опыт, — наконец заговорил он, — рации не всегда надежны. В любом случае этими телефонами мы теперь редко пользуемся, ведь сейчас есть сотовые, а также качественные уоки-токи. А столбы еще используются для установки и питания прожекторов охранной системы.

— Ага, верно. — А также подслушивающих устройств и камер наблюдения. — А в этом белом здании у вас что?

— Казарма.

— Ага, понятно. Для вашей армии. А там я вижу гараж. Чертовски здорово вы тут все устроили!

— Спасибо.

— А это каменное здание?

— Там установлен электрогенератор.

— Но я вижу три дымовые трубы.

— Три генератора.

— Вы продаете часть энергии в Потсдам?

— Я большой поклонник излишеств и избыточности.

— Избыточности?

— Да. Так же как Господь Бог. Именно поэтому у нас по два яйца.

— Но только по одному члену. Почему бы это?

— Я и сам часто задаюсь тем же вопросом.

— Я тоже.

Теперь по ходу дела полагалось, чтобы он спросил, почему меня все это интересует. Но он не спросил, а вместо этого сказал:

— Ну хорошо, спасибо, что заехали. И еще раз — мне очень жаль этого… извините, как его звали?

— Харри Маллер.

— Да-да. В здешних лесах следует соблюдать осторожность.

— Понятное дело.

— Что-нибудь еще?

— Я, пожалуй, отниму у вас еще несколько минут.

Он вежливо улыбнулся и напомнил:

— То же самое вы говорили и в прошлый раз, однако пробыли здесь довольно долго.

Это я проигнорировал и отошел от окна, окинув взглядом кабинет. Это было большое помещение, стены отделаны светлой сосной, мебель дубовая. На полу — восточный ковер.

Над письменным столом Мэдокса висела фотография в рамке — нефтяной танкер с логотипом «ГОКО» на носу. На другой фотографии было горящее нефтяное месторождение.

— Война в Заливе, — пояснил Мэдокс. — Или уже нужно говорить Первая война в Заливе? Крайне неприятно, когда впустую сгорает отличная нефть, особенно если мне никто за это не платит.

Я не ответил.

Обычно моя манера быстрых коротких вопросов и еще более коротких ответов довольно скоро сбивает спесь с подозреваемых, но этот парень оставался спокоен и холоден, как заледенелый труп. Однако же я чувствовал в его поведении некоторую неуверенность. Беспокойство. Вот, например, он закурил сигарету, но на сей раз не выпустил ни единого колечка дыма.

Мы помолчали, и я прошел к стене, увешанной всякими дипломами и аттестатами в рамочках.

Все это были военные дела — награды, выписки из приказов, удостоверение о почетной отставке, патент на звание младшего лейтенанта, приказы о присвоении очередных званий и прочее плюс некоторое количество фотографий, в основном самого Мэдокса в различных мундирах. С полдюжины сделаны во Вьетнаме.

Я рассмотрел одну из них — его лицо крупным планом. Кожа вымазана камуфляжной боевой раскраской, к тому же грязная, над правым глазом свежий порез, из которого сочится кровь. Лицо блестит от пота, глаза пялятся из этой почерневшей маски — взгляд пронзительный, как у ястреба.

— Эти фотографии напоминают, как мне повезло, что я оказался здесь, — произнес он.

«Что ж, — подумал я, — мы еще посмотрим, как тебе повезло».

— Я вижу тут три «Пурпурных сердца», — заметил я.

— Да. Два легких ранения, но третье «Сердце» я получил почти посмертно.

Я не стал выспрашивать подробности, да он и сам не собирался мне их излагать, только сказал:

— Пуля из «АК-47», сквозное ранение в грудь.

По-видимому, она не задела жизненно важных органов, но вполне могла вызвать отток крови от мозга.

— Это была моя третья командировка, и я, наверное, несколько перестарался, искушая судьбу.

— Верно. — Харри вот повезло меньше.

— Но знаете? Я бы снова туда пошел.

Невредно было бы ему напомнить, что определение «безумец» означает повторение одних и тех же ошибок в надежде получить иной результат.

Но странная вещь: как уже предположила мисс Мэйфилд, мы с мистером Мэдоксом были очень похожи, и если бы он не убил моего друга — а убил его, видимо, все же он — и не намеревался захватить всю планету или устроить на ней какую-то траханую катастрофу, то вполне пришелся бы мне по нраву. Даже мог понравиться. Он и в деле вел себя так же, как я, несмотря на мои навязчивые вопросы. Только вот я-то не убивал никого из его друзей и пока еще не раздолбал его планы устроить ядерную бойню или что он там задумал. Так что у него не было причин считать меня плохим парнем.

Пока я изучал остальные фото, он спросил:

— Вы когда-нибудь были ранены при исполнении служебных обязанностей?

— Был.

— В армии или в полиции?

— В полиции.

— Тогда вам, видимо, известно, что это серьезно травмирует человека. Это настолько далеко от нормальной повседневной жизни — вы сперва даже не сознаете, что с вами произошло.

— Кажется, я это понимаю.

— Если это происходит в бою — или на службе в полиции, — то вы знаете, что можете быть ранены или убиты, и думаете, будто готовы к этому. Но когда это происходит в действительности, вы сперва не верите, что это и впрямь случилось с вами. У вас ведь была именно такая реакция?

— Нет. Я сразу понял, что́ произошло.

— Правда? Что ж, видимо, каждый реагирует на это по-своему. — И продолжил развивать ту же тему: — Уже потом, когда осознаешь, что случилось, у тебя возникает совершенно другое состояние, другой образ мыслей. Если перефразировать Уинстона Черчилля, нет ничего более замечательного, чем быть раненным и выжить.

— Верно. Альтернатива — быть раненным и умереть.

— В этом-то все и дело! Опыт пребывания вблизи от смерти. И если ты выжил, ты уже совсем не тот, каким был прежде. Это я в положительном смысле. Чувствуешь себя в такой… эйфории… таким всемогущим. Почти бессмертным. У вас возникало подобное ощущение?

Я припомнил, как валялся в канаве на Сто второй Западной улице, после того как два испаноговорящих джентльмена выпустили по мне, насколько я успел насчитать, не менее дюжины пуль, сумев добиться маловпечатляющих трех попаданий с расстояния двадцать футов. И еще вспомнил, как смотрел на вытекавшую из меня и просачивавшуюся в ливневый сток прямо перед моим лицом кровь.

— Что вы тогда чувствовали? — полюбопытствовал он.

— Думал, что меня на несколько месяцев уложили в госпиталь.

— Нет, потом. Это изменило вашу жизнь?

— Ага. На этом закончилась моя карьера в полиции.

— Да, — согласился он. — Это значительная перемена. Но я имею в виду другое: это изменило ваши взгляды на жизнь? Что вы тогда стали думать о своем будущем? Была мысль, что Господь ведь запланировал для вас нечто более значительное?

— Какое, например? Получить еще одно ранение?

— Нет… Я хотел сказать…

— Поскольку потом я получил еще одно ранение.