Томас Перри - Ученик мясника

Секретарша не потрудилась постучать, входя с новыми донесениями. А почему она должна это делать, подумала Элизабет. Это их помещение. Я вмешиваюсь в их дела, посторонняя, которую они вынуждены терпеть. Они вынуждены помогать той, которая не хотела помочь им, когда была возможность.

Она нашла это в предварительном описании оставшихся документов ФГЭ. Она просматривала опись бумаг, пока не добралась до заключения. Материалов было, конечно, недостаточно, чтобы доказать что-то. Выяснить, откуда поступали деньги и какие счета раздуты, — все равно что заниматься археологическими раскопками. Она полагала, что специалисты из ФБР знали, что искать. Она обратила внимание на запись: «Рекомендуется для тщательной проверки. Поездки». Она перелистывала заключение, пока не дошла до статьи расходов на поездки. Ясно, что привлекло их внимание. Траты по этой статье за календарный год составили 56 382 доллара.

Элизабет принялась искать зацепку. Большинство записей ни о чем ей не говорили. Орлов ездил в Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Чикаго. Филдстоун провел неделю в Буэнос-Айресе, потом еще неделю — в Рио-де-Жанейро. Может быть, у них были там какие-нибудь финансовые дела? Но это уже, конечно, проверили. Они прежде всего искали Филдстоуна, и это могло помочь выяснить все его контакты.

Она стала смотреть дальше. Имена других людей были ей неизвестны. Может, коммивояжеры или что-нибудь в этом роде. ФБР наверняка все это уже изучило. Она добралась до последней записи и остановилась. «Эдгар Филдстоун, билет туда и обратно в Нассау, Багамы, 16 февраля». У нее перехватило дыхание. Билет в оба конца. Почему же никто не заметил? Но потом она сообразила. Разумеется, он должен был поступить именно таким образом. Если у человека есть обратный билет, таможенники не обращают на тебя внимания. Они считают, что ты обязательно вернешься, если уж потратился на обратную дорогу. Проклятье! Я вижу то, что мне хочется видеть, а не то, что здесь написано, подумала Элизабет. И где же, черт побери, Брэйер?

Перед фасадом мотеля «Парфенон» в Кливленде были установлены четыре коринфские колонны. Они ничего не поддерживали, но можно было понять, что на них располагалась вывеска мотеля до того, как ее переделали на неоновую. Было уже начало одиннадцатого, но ему удалось без труда снять комнату с кухонькой. Не так уж много людей проезжают через Кливленд в феврале, а если такие и есть, им не нужны плита и холодильник. Во всяком случае, они не нужны тем, кто останавливается в «Парфеноне».

Он провел за рулем больше сорока восьми часов почти без перерыва и понимал, что необходим отдых. Поставив машину рядом со своей комнатой, он внес портфель, потом вернулся за пакетом со льдом и открыл его в кухне. «Голубой лед», купленный в Сент-Луисе, на удивление хорошо сохранился, но он все-таки положил его в холодильник, чтобы к завтрашнему утру все было готово.

— И ты тоже, Эдгар. Останешься свеженьким, — сказал он вслух.

Закончив загружать морозильник, он сполоснул пакет, еще раз проверил дверные запоры и лег, моментально провалившись в беспокойный, тревожный сон. Среди ночи он проснулся и нащупал пистолет в кармане пиджака. Пиджак он кое-как снял и положил его рядом с собой. После этого снова заснул и уже спал крепко, без сновидений, до тех пор, пока его не разбудил стук горничной в одиннадцать утра.

Проезжая в полдень Буффало, он вспомнил о Маурин. Наверное, она где-нибудь неподалеку отдыхает и пересчитывает денежки, дожидаясь, пока старик предложит ей новую работу. Маурин обошлась недешево, возможно, она и не стоила таких денег, но он не жалел затрат. Она подвернулась ему в такое время, когда он оказался склонен к расточительству, так что имела, на эти деньги полное право. Это было в порядке вещей.

Он точно знал, куда ему надо попасть. Однажды он видел это место, когда они с Эдди получили заказ на Дэнни Лазаро. У Дэнни была кобыла-двухлетка по кличке Гордость Коммодора, и Эдди решил, что тот приедет в Саратогу посмотреть, как она участвует в скачках. Но Эдди ошибся, и все кончилось тем, что они посмотрели скачки и потом проехались по округе, разглядывая фермерские дома. Местность была холмистой, зеленой, с небольшими рощицами старых дубов и кленов, огороженными такими же белыми заборчиками, как дорога.

— Это чтобы лошади не погубили деревья, — объяснил Эдди. — Они, подлецы, хуже бобров.

Он тогда решил при случае поподробнее расспросить об этом лошадников, но до сих пор как-то не удалось. Эдди, возможно, и присочинил, ведь он всю жизнь провел в больших городах. Если он знал что-нибудь о лошадях, так, пожалуй, только то, как нарубить конину, чтобы она походила на первосортную грудинку.

Они проезжали мимо большой фермы с невысокой каменной оградой. Территория была разделена на загон и пастбище, где с ленивым изяществом прогуливались стройные гнедые лошади.

— Знаешь, кто владелец? — спросил Эдди.

Он пожал плечами, а Эдди произнес с торжеством:

— Карло Балаконтано, эсквайр, мать его. Вот кто.

В тот вечер кто-то другой добрался до Дэнни Лазаро. Его нашли в Нью-Йорке, в маленьком французском ресторанчике в Вестсайде, и Эдди равнодушно бросил, прочтя об этом в газете:

— Велика важность. Пропустил хорошие скачки.

Рочестер, Сиракьюс и Утика проплыли мимо, как зеленые рекламные щиты на нью-йоркском скоростном шоссе. Было почти десять вечера, когда он свернул на север, по дороге номер 87 на Олбани.

В одиннадцать он проехал указатель «Саратога-Спрингс — 15». Он решил, что в час позвонит из Платсберга, в Монреале он сможет быть к трем или к четырем-пяти — в Нью-Йорке. Не имеет значения, где он окажется, потому что на следующий день его уже никто не будет искать. К вечеру завтрашнего дня все поймут, что больше не стоит рисковать. Ведь человек, которому они стараются угодить, уже ничего не сможет для них сделать. Все, что он им наобещал, превратится в пустые слова. А они рассчитывали на нечто более существенное. Некоторые залягут на дно и будут ждать, кто из пяти «семейств» придет к власти и унаследует Нью-Йорк. Другие не вытерпят и побегут к Тосканцио или Дэмону, предвосхищая всеобщее паническое бегство.

У Саратога-Спрингс он свернул и направился к ферме. Даже в темноте были видны белые заборчики и здания вдалеке. Границу владений обозначал небольшой плакат с надписью «Фермы Монпелье» и пониже, мелкими буквами — «Арабские и чистопородные лошади». Интересно было бы посмотреть на все это днем. Запирают ли лошадей на ночь? И вообще, выгуливают ли их в феврале? Он ехал вдоль ограды и пытался рассмотреть то, что мог. За забором было три пастбища. Кое-где между сугробами оставались проплешины смерзшейся травы. Рядом с конюшней — площадка поменьше, вся в грязи. Он решил, что здесь занимаются выездкой. Дальше была трасса, как на ипподроме, только без трибуны. А впереди, на холме, стоял дом. Вот что значит могущество, подумал он. Во владениях Карла Балы столько свободной земли, что ему пришлось проложить специальную подъездную дорогу к дому. Ему, наверное, приходится пользоваться машиной, чтобы посмотреть, как его собственные лошади щиплют его собственную траву. А ведь Бала приезжает сюда не больше чем пару раз за год. И вряд ли в феврале. Сейчас слишком холодно для лошадей, подумал он. Даже смотреть на них и то холодно.