Мэттью Хансен - Убийцу скрывает тень

— Послушайте, Тодд, вы не против, если я прихвачу эту газету? Меня тут кое-что весьма заинтересовало.

Ежедневно десятки нераспроданных экземпляров «Снохомиш дейли ньюс» летели в мусорный бак, поэтому Тодд ничем не рисковал, проявляя широту души.

— Да Бога ради, — сказал он, равнодушно пожимая плечами. — Только не забудьте включить в свой счет.

Вот так новость о возможной беде другого человека влила в Тайлера решимость жить дальше и преодолеть собственное злосчастье…

А тем временем Митч Робертс и Джек Ремсбекер поднимались по склону Маунт-Брейтон. После первых пятисот ярдов крутой тропы Джек люто костерил себя за пристрастие к куреву — надо было бросить еще сто лет назад! А Митч шагал бодро, вовсю наслаждаясь прогулкой. В гору, в гору, в гору — чем не метафора всей его карьеры? И в жизни ничего не дается легко. Лет до тридцати он пахал почти без видимого результата. Зато потом все наладилось и само пошло — и теперь, богатый опытом, на втором дыхании, он любые новые трудности преодолевает играючи. Холостяку Джеку Митч искренне сочувствовал. Ну что это за радость — жить в одиночку и только для себя, когда есть возможность делить бытие с существами, которые стократ выше тебя: дивная жена, а потом и дивные дети! А тех, кто подобные чувства обзывает сентиментально-мещанским «традиционным социокультурным клише», Митч считал убогими циниками, потому что для него любовь была основой бытия — такая же базовая и естественная потребность человека, как еда или сон. Ему даже иногда думалось, что способность самозабвенно любить — едва ли не единственное, что отличает человека от животного.

Находясь в удобной позиции, высоко над путниками, он мог неотрывно наблюдать за медленным передвижением пестро одетых фигурок. Подобно ястребу, по жизни его вел преимущественно голый инстинкт: раздражитель — реакция, раздражитель — реакция. То есть хочется есть — ищи пищу. Сыт — отдыхай. Устал — спи. Но поскольку калорий для поддержания жизни требовалось много, то большую часть дня он проводил в поисках пищи. Однако в отличие от ястреба он был способен еще и думать. И, опять же в отличие от ястреба, двуногих маломерков он рассматривал в качестве потенциальной добычи.

Первую милю отшагали бодрым темпом, который Митч задал сознательно. Но Джек до того запыхался, что был вынужден остановиться.

— Это что за дела! — весело крикнул Митч, чуть сбрасывая скорость и оглядываясь. — Уже спекся?

Джек хватал воздух ртом.

— Да пошел ты! Я в порядке. Только мы сюда пришли не для того, чтоб рекорды ставить!

— Ладно, согласен. Но сам я только-только разогрелся, и ноги зудят идти дальше. Встретимся на вершине.

— Ну иди, иди, — пропыхтел Джек. — А я вот маленько отдохну — и в три минуты тебя догоню.

— На твоем месте я бы не стал держать пари насчет трех минут, — съязвил-таки Митч.

— Хорош издеваться. Все равно догоню.

Митч наддал скорости, и Джек проводил его ироническим взглядом. Вот шествует образцовый мужчина за тридцать: все при нем — и нуль недостатков. Да и с дыхалкой никаких проблем. «И откуда у него силы к такому занудству? Женился на своей школьной пассии и лупит по жизни, как по стреле-автостраде — все по программе, ни шажка влево или вправо!»

Было по-прежнему холодно, и Джек видел свое дыхание. Поскольку он весь испыхтелся, то и стоял соответственно в целом облаке пара из собственного рта. Когда ему не хватало воздуха, рука машинально хваталась за сигарету: голова знала, что это лютая глупость, а рука оказывалась сильнее. Вот и сейчас он прибегнул к испытанному средству. Первая затяжка была как глоток чистого кислорода. Так или иначе, стресс тотчас как рукой сняло. И Джек окончательно остановился, чтобы от души просмаковать свою распрекрасную «Мальборо лайт».

Он видел, как двуножки разделились. Один прошел по тропе мимо него, довольно близко, другого не было видно из-за кустов и деревьев. Тот двуножка, что отстал, зажег что-то, от чего пошел странный, незнакомый по запаху дым. Стало быть, они знают огонь. Да, эти двуногие недоростки принадлежат к Хранителям Огня.

Он не ведал, как они ухитряются так ловко командовать коварным огнем, но это его и не интересовало. Главное, что они управляют огнем — и это они напустили Великое Пламя на его племя. Из того Великого Пламени он единственный ушел живым — и с вечной болью в сердце. За это он и ненавидит всех Хранителей Огня.

Великое Пламя случилось в последнее теплое время — и с тех пор он непрестанно скитался. В здешних краях он задержался, потому что ощутил близость двуногих недоростков. После того как Великое Пламя пожрало его соплеменников, он решил убивать каждого встречного двуножку. Не затем, чтобы съесть, а за то, что они сотворили. Однако, начав убивать двуногих недомерков, он внезапно обнаружил нечто новое. Это убийство оказалось совсем другим, особенным.

Первого двуногого он порешил совсем недавно — всего лишь несколько солнц назад. Перед смертью жертва ошарашила его силой и плотностью волн ужаса, испускаемых ее мозгом. Эти истеричные трепыхания мысли, эти жуткие вибрации он чувствовал в своем сознании так же отчетливо, как лицом, бывало, ощущал теплый ветерок или языком — жгучую прелесть ледяной ключевой воды. Он с удивлением понял, что двуногие ублюдки умирают совсем не так, как медведи, или олени, или лососи, — то есть не с тупым безразличием безмысленной твари. Их ощущения, их ужас куда более похожи на то, что творится в его собственной голове! Телом — хрупкие слабаки, эти двуногие имели поразительно могучие голоса в голове. Разрывать их на части, предварительно упившись до предела исходящими от них волнами дикого ужаса, — это оказалось сродни наисильнейшим эмоциям, которые он испытал в своей жизни: скажем, сродни ненависти к огню или наслаждению от спаривания.

А когда он зажил непрерывно в относительной близости от двуножек, обнаружилась еще одна поразительная вещь: даже находясь на изрядном расстоянии от них, он время от времени слышал их мысленные голоса — странные, сложные, путаные сигналы, идущие из их голов! Иногда при этом он не видел и не мог видеть двуножек, потому что они были по-настоящему далеко — где-нибудь в долине, к которой еще спускаться и спускаться! До сих пор он убивал живых существ без злобы и без жалости и с единственной целью — наесться. И, только начав утолять чувство мести, он открыл в убийстве нечто новое, непредвиденное: удовольствие от самого процесса.

Не прошло и пяти минут, как Джек выкурил последнюю сигарету, а его уже снова тянуло закурить. Умом он понимал, что нет, нельзя курить… и все-таки опять остановился, вытащил сигареты…

«Ну, буду на вершине пятью минутами позже — велика ли беда?»