Флоренс Хёрд - Поместье Вэйдов

Нечего ворошить прошлое. Кому будет лучше, если я укажу на Тони: «Вот он, убийца. Ловите его»? Кто-нибудь получит от этого хоть крупицу счастья? Если бы Тони хоть кому-нибудь мешал! Хороший парень. Меня даже тянуло к нему, несмотря на всю его угрюмость. Он похож на своего брата. От него тоже исходило ощущение какой-то притягательной силы, пугающей и успокаивающей одновременно.

Спустя неделю Тони появился в доме. Его корабль торпедировали, но команду спасли.

Тони не получил ни одной царапины, но этот случай сказался на его душевном состоянии. Он стал еще менее разговорчив, совершенно замкнулся в себе. Почти перестал есть, высох весь. У него появилось много новых морщинок, особенно у глаз и рта.

Я застала его одного на второй день по прибытии в библиотеке. Он сидел, уставившись в одну точку, делая вид, что читает газету.

— Тони! — обратилась я к нему. — Нам нужно поговорить.

Он взглянул на меня, и мне показалось, что в глубине его глаз мелькнула затаенная боль.

— О чем? — вяло произнес он без всякого интереса.

— Видишь ли… Сейчас, наверное, не время… Но…

— Не мямли, ради бога. Говори сразу. В чем дело?

— Я… нашла оружие, которым стреляла в Джефа! В кармане старого плаща.

Он помолчал, внимательно разглядывая меня, как будто стараясь прочесть что-то на моем лице.

— Ты уверена, что это именно оно?

Честно говоря, я ожидала какой-нибудь другой реакции. Например: «Да, это я положил его». Или: «Как оно туда попало?»

— Да, я уверена, что это именно тот пистолет.

— Где он?

Я достала из сумочки завернутый в тряпицу револьвер.

— Посмотри, он заряжен холостыми!

Тони осмотрел оружие и молча кивнул.

— Ну! — закричала я. — Что же ты молчишь? Видишь, я не убивала его!

— А кто же убил?

— Может быть, никто? Может, он просто расшибся при падении?

— По-твоему, я не отличу живого от мертвого?

— Ну а тогда, действительно, кто же убил?

— Патроны в револьвере холостые, — медленно произнес Тони, покачивая револьвер на руке. — Но кто может поручиться, что первая пуля была такая же, как все, а не боевая?

Это мне раньше не приходило в голову, не помещалось в нее и сейчас. Я отталкивала эту мысль, не желая признавать ее очевидности, не желая возвращаться в неопределенное положение то ли виновности, то ли невиновности.

— Нет! — сказала я. — Это невозможно! Это совершенно невероятно!

— Правильно, — слегка кивнул Тони. — Это невероятно. Вся эта история невероятна.

Он протянул мне револьвер, но я отшатнулась от него, как от ядовитой змеи.

— Он тебе не нужен? — спросил Тони.

— Нет, — со страхом отодвинулась я еще дальше.

— Даже как память о Джефе? — нервно усмехнулся он и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Так что же, выбросим?

— Э-э-э… Да!.. То есть… Не знаю! — вконец смешалась я.

Наша семейная жизнь с Джефом была очень непродолжительной и, за исключением самых первых недель, не очень счастливой. Мне не нужна была память о нем. Я бы, наверное, уже забыла о своем муже, если бы не мучившая меня загадка его смерти. Мне не хотелось говорить об этом с Тони. Он мог обидеться за брата.

— Зачем ты вышла за него замуж?

— Как зачем? Я любила его. Ты же знаешь!

— Ах да, припоминаю, что-то в этом роде я уже действительно слышал от тебя.

Последняя фраза прозвучала у него насмешливо и горько. Он засунул оружие в карман и положил руку на спинку дивана, почти касаясь моей спины. Его глаза заблестели.

— Что ты знаешь о любви, Нэнси? Ты, любительница широких свитеров, узких юбок и романтической поэзии? А? Что ты понимаешь в жизни? В людях?

Я почувствовала, что неудержимо краснею. Его рука за моей спиной мешала мне, отвлекала, не давала сосредоточиться. От нее исходило тепло, она притягивала к себе… Если он дотронется до меня, решила я, то надо будет встать и уйти. Но в глубине души мне очень захотелось, чтобы он придвинулся поближе и обнял меня.

— Не учи меня жить, — сердито сказала я, надув губы.

Это прозвучало смешно, по-детски, но на большее меня не хватило. Сердце лихорадочно стучало, готовое выскочить из груди. Он ничего не делал, просто сидел и улыбался.

— Ладно, не будем об этом. Это все не так важно. Понимаешь, я видел много смертей. Гибли хорошие люди: честные, сильные, добрые — не чета Джефу! Им бы жить да жить, делать мир лучше, чище, светлее… А Джеф? Если бы ты на него повнимательней посмотрела, то увидела бы совершенное ничтожество, самовлюбленного болвана — и больше ничего!

Пораженная этими словами, я вскочила и уставилась на него во все глаза! Оказывается, он не просто не любил брата, он отказывал ему в элементарном уважении! Я так растерялась, что встала и, механически переставляя ноги, заковыляла к выходу.

— Нэнси! — окликнул он меня, когда я была уже в дверях.

— Да?

— Ты, надеюсь, не проболталась никому о находке?

— Нет.

— Правильно, — холодно одобрил он. — И впредь не говори никому. Это в твоих же интересах.

После разговора с Тони я почувствовала себя не в своей тарелке. Ощущение неловкости, чего-то недосказанного осталось и причиняло беспокойство. Впервые в жизни заболели глаза, ломило суставы рук и ног. В голове звенело, как после сильного удара по лбу. Спать в таком состоянии не удавалось. Лишь на несколько часов я забылась, но потом до самого утра не смыкала глаз. Но нет худа без добра: Марианна получила от меня дополнительные ласки и заботы.

Жизнь моя становилась все труднее и труднее, силы постепенно иссякали. Очень много нервной энергии тратилось на тактичное отстранение Эрнестины и миссис Кингсли от активной деятельности по отношению к Марианне. Я испытывала страшное напряжение, когда эти две женщины приближались к моей девочке. Особенно много хлопот доставляла Эрнестина. Она желала влезать во все дела: ее интересовало купание, кормление, прогулки, одевание — везде ей хотелось приложить руки. Когда-то давно, еще в детстве, я, помню, все удивлялась, почему кошки так громко мяукают, если взять на руки их котят. И вот теперь, через много лет, поняла. Я сама вела себя, как кошка.

Однажды я на минутку оставила Марианну в коляске на лужайке и пошла надеть свитер, так как похолодало. По возвращении ужас сковал меня: Эрнестина взяла малышку на руки! Отбросив в сторону все церемонии, я закричала: «Отдайте!» Но Эрнестина отказалась. Я стала вырывать дочь из ее цепких рук. Марианна проснулась и заплакала. Я кричала: «Это мой ребенок! Я никому его не отдам! Никто не смеет его трогать!»

Лицо Эрнестины исказилось, глаза налились кровью и заполнились слезами. С душераздирающим стоном, как будто кто-то мучил ее, она ответила мне жутким криком: «Я хочу! Дай мне ее! Дай!»

— Нет, — сказала я тоном строгой мамы, разговаривающей с капризным ребенком, и Эрнестина отдала мне Марианну, но тут же устроила истерику.