Джей Брэндон - Волк в овечьем стаде

— Давай поговорим о нем, — сказал я, — об этом мужчине, что он из себя представляет?

— Это не моя область, — ответила доктор Маклэрен. — Но кое-что я могу рассказать. — Она помолчала, собираясь с мыслями, смотря на меня невидящим взглядом. Она, похоже, пробегала в мыслях список, выбирая, с какого примера начать.

— Мы делим этих мужчин — реже женщин — на два типа. Насильник и похититель. Насильник хочет причинить ребенку боль. — Она отбросила этот вариант. — Похититель, а ваш обвиняемый таковым и является, любит детей. Он совращает их. Каждый случай занимает у него много времени. Потому что он хочет большего, понимаете? Ему не нужно тело ребенка само по себе, он хочет быть любимым.

— И обладать властью, — добавил я, становясь способным учеником.

— Любовь и есть власть, — пояснила она.

— Но он… — Я нахмурился. — В большинстве случаев мы возбуждаем дело против сожителя. Отца, или отчима, или любовника матери. Я могу это понять. У них есть доступ к ребенку. Но этот человек, он находил жертвы повсюду. Как он сближался, с ними?

— С их помощью, — ответила доктор Маклэрен без колебания. — Вы обнаружите, если еще не заметили, что эти дети живут в слабо организованных семьях.

«Хорошая формулировка», — подумал я. Гораздо точнее, чем часто употребляемая «нефункциональная семья».

— Родители-одиночки, — продолжала она, — разведенные родители или семьи, где взрослым просто не хватает времени на ребенка. Похититель, — она говорила о нем с пониманием, — восполняет пустоту в жизни ребенка. Он дает воспитание, которое ему нужно и которого он не нашел. Ребенок начинает любить его. Он становится необходим ребенку.

Я на мгновение вспомнил, как Томми Олгрен способствовал своему похищению из школы, но затем снова обратился к делу.

— Надеюсь, вы не станете утверждать, что ребенок сам идет на контакт… я имею в виду, по собственному желанию…

— Проблема секса? — Она убежденно покачала головой. — Это же маленькие дети. Когда чужой человек начинает хорошо с ними обращаться, сближаться с ними и проявлять нежность, они не подозревают, что это сексуальные действия. Они не знают о существовании секса, пока он не принуждает их к этому. И они ненавидят это. Секс пугает их, разрушает их психику.

Дженет слегка покрутила головой, как будто у нее втекла шея Она все еще смотрела на меня. В ее взгляде была сила, которая притягивала меня, заставляя думать, что она пробует на мне психологический прием.

Я подумал об Остине Пейли. Мы же не говорили об абстрактном негодяе, мы имели в виду человека, которого я знал большую часть своей взрослой жизни, не подозревая о том, что он втайне творит.

— Мы выявили не всех его жертв, не так ли?

Она покачала головой.

— Мужчина его возраста, который начал этим заниматься еще подростком… У него сотни жертв. В любом случае сотни попыток, и если он был таким же осторожным, как кажется, то большинство из них были удачными. Даже если это была только половина…

«Начал подростком», — подумал я. Это означало, что уже выросло поколение жертв Остина — его последователи, многие из которых уже приобщились к развращению детей. Остин осквернил целое поколение.

Неожиданно я вспомнил о Крисе Девисе. Может, не шантаж заставил его взять на себя вину Остина? Может, это была любовь?

Мы сидели молча. Я чувствовал полное взаимопонимание с доктором Маклэрен, возможно, потому, что мы работали над одним делом. Ее манера общения также способствовала этому. Казалось, мы давние приятели. Я не знал, была ли это просто уловка психиатра. У меня появилось детское желание изменить мнение о себе, доказать, что я лучше или хуже, чем она обо мне думает.

— Мне придется повторить все обвинителю, который возьмется за это дело? — спросила она. — Конечно, я достаточно проработала с большинством прокуроров по делам о сексуальных преступлениях, чтобы…

— Думаю, я передам это тому, кто будет вести обвинение вместе со мной, — доверительно сказал я.

Она смерила меня взглядом. Я ответил на него, подтверждая ее догадку. Мой взгляд был полон профессионализма, знания тысяч тонкостей.

— Я не видела, чтобы вы что-нибудь записывали, — поддела она.

— Я не думал, что мне предстоит психологический тест.

Она выгнула спину, чтобы сесть прямее, и подобрала ноги. Но, прежде чем подняться, она сказала:

— Проводить обвинение вместе с вами? Вы хотите представлять обвинение по одному из этих дел?

Мои помощники по избирательной компании не одобрили бы этого, но я сам взялся за обвинение Остина, так как мое усердие в пресечении похищений детей в Сан-Антонио было бы гарантом моей победы на выборах. К тому же у меня были личные причины представлять обвинение против Остина Пейли.

— Думаю, да. Вы поможете мне, не так ли?

— О да, — ответила она.

Пока я готовился к суду, Остин не сидел сложа руки. Он возобновил боевые действия на двух фронтах. Он не замыкался в себе, как большинство обвиняемых. Наоборот, он казался более активным, чем прежде. Он давал интервью, привлекал к себе внимание. Он, как оказалось, не, впал в панику от обвинений, предъявленных ему. Вместо этого он оправдывал мои действия:

— Окружной прокурор оказался в затруднительном положении. Он вынужден учитывать настроение общества в преддверии выборов. У него в руках был подозреваемый, симпатии оказались на его стороне, и вдруг все это рухнуло. Потребовался немедленно козел отпущения. Я подвернулся под руку.

— Думаете, сыграла роль личная неприязнь? — спросил репортер, подыгрывая Остину.

Остин быстро сообразил, что репортер его провоцирует.

— Ну, именно я представлял интересы подозреваемого, который затем отказался признать себя виновным, это разрушило планы окружного прокурора. И конечно, мы с прокурором в прошлом соперничали в зале суда, — продолжил он. — Но сомневаюсь, что это повлияло на его решение. Просто я был наиболее доступным подозреваемым. Думаю, дело замнут после того, как в этом отпадет политическая необходимость. Не ждите, что суд состоится до выборов. Он не пойдет на такой риск.

С газетчиком Остин и вовсе разоткровенничался:

— Против меня нет фактов. Марк Блэквелл просто хочет, чтобы общество считало, будто он положил конец серии преступлений, арестовав меня. Тут бы подошел любой. Но у него нет доказательств, чтобы на деле обвинить меня, потому что он знает — это закончится оправданием, ведь я не виновен. Думаю, это дело тихо замнут после выборов. Я уверен, это просто циничные махинации бюрократической системы.

Газетчик, который не был таким доверчивым, как его коллега с телевидения, и заранее все разузнал, спросил:

— А как насчет того, что по крайней мере двое изнасилованных детей опознали вас?