Джей Брэндон - Волк в овечьем стаде

— Тебе придется доказать, что пережитое умертвило Томми, что он неадекватно на все реагирует. Уверена, можно получить подтверждение психиатра. Меня ужасает в этом мальчике пустота, которой он себя окружил. Это столь же страшно наблюдать, как и постоянные слезы, ведь так?

— Возможно, — отозвался я.

— Давай я поговорю с ним сегодня. — Бекки наклонилась ко мне.

Будь я энергетическим вампиром, если бы я мог подпитываться ее энтузиазмом, то избавился бы от этого паралича. Но я не принял ее помощи.

— Бекки, — сказал я. — Думаю, что справлюсь сам.

Она посмотрела на меня так, будто не поняла, что имелось в виду.

— Это обвинение посильно одному, — продолжал я. — Я ценю твою помощь, но мне не понадобится коллега на суде.

Я ожидал, что она подумает, будто я хочу, чтобы слава досталась только мне. Я был готов к такой реакции. Но в таком случае она не стала бы возражать. Она бы просто ушла, обиженная.

— Я буду тебе нужна, — твердо сказала она.

— Будет лучше, если я сделаю это один.

Она села. Я сумел преодолеть себя и вывести ее из дела. Мы стали ближе, работая вместе, но я все-таки был ее начальником. Через минуту я поднялся, и разговор был окончен. Бекки все поняла. Ее плечи опустились, она съежилась на стуле, как бы ожидая, что я силой встряхну ее.

— Я знаю почему, — надломленно произнесла она.

— Ошибаешься, это просто…

— Ты думаешь, что я перечеркну свою карьеру участием в твоем последнем деле. Ты думаешь, что мне надо остеречься на тот случай, если Лео Мендоза пройдет на выборах.

— Похоже, он выиграет, — кивнул я.

— Ты ведь не думаешь, что я останусь здесь с его приходом, правда?

Я слегка улыбнулся в знак благодарности.

— Говорить легко, но на деле все гораздо сложнее, Бекки. Надвигается спад. Фирмы увольняют юристов, а не нанимают новых.

— Это не имеет значения, я не буду здесь работать, — сказала она. — Я знаю, что произойдет с твоей отставкой. Придется налаживать нужные связи, сотрудничать с юристами, которые помогали Лео на выборах.

— Это только разговоры, — возразил я. — Такие слухи всегда ходят. Прокуратура вроде машины, которая едет, вне зависимости от того, кто за рулем.

— Нет, — сказала Бекки жестко. Она склонила голову к плечу. Убежденность подчеркивала ее молодость, но не могла заставить меня изменить решение. Молодости свойственно перебарывать отчаяние и держаться веры, чтобы воплотиться во все задуманное.

— Я работала здесь еще до твоего повышения, — сказала она. — Я видела, кого продвигали по служебной лестнице и почему. После работы надо было встречаться с боссом твоего отдела или идти на мероприятия, которые нравились начальнику. То, что мы делали в зале суда, не имело большого значения.

Бекки, возможно, была права насчет того, что служебная атмосфера изменится, если выберут Лео. Он не был плохим парнем, я не подозревал его в вынашивании злобных замыслов. Но он верил в систему одолжений и личного расположения. Если он и правда одолеет меня на выборах, то обязан будет своей приверженности системе. Он не забывал об услугах. Но это не изменит кардинально будничную рутину службы окружного прокурора. Как утверждал Элиот, у убийц нет большом поддержки в обществе. Каждый окружной прокурор должен преследовать преступников, прилагая к этому максимум усилий.

— Я бы никогда не стала главным обвинителем в старой системе, — продолжала Бекки. — И я не вернусь на это место, пока не увижу, что чиновники играют по правилам.

Ее приверженность трогала меня. Но я чувствовал соблазнительное желание с головой уйти в личную жизнь. Это будет так просто — отказаться от места с легким сердцем. Отделаться от трудных решений и травли сограждан, телефонных звонков от разъяренных полицейских, бесконечных пустых встреч с общественными деятелями. Мне было любопытно узнать, как управлять службой прокурора, я выяснил это, и большее не входило в мои планы. Уход стал бы для меня освобождением.

До излияний Бекки я не мог припомнить, чтобы меня хвалили за мою работу. Неизменной была только критика. Мало кто был доволен результатами работы уголовного суда. Я не винил их, я тоже не был доволен. Чистое правосудие встречалось так редко. Каждый день приходилось идти на компромисс. Я устал от соглашений, смертельно измучился от своих обязанностей.

— Хорошо, — сказал я Бекки. — Это твое дело. Но учти, у меня велика вероятность проиграть как дело, так и выборы. Тогда и твоей доле не позавидуешь.

— Мы не можем проиграть дело, — возразила Бекки.

Она быстро сообразила, что я могу спросить ее насчет выборов, и добавила:

— Или выборы.

— Дело вроде этого… — начал я поучающе.

Я говорил ей о фактах, а Бекки — как я и предполагал, она оказалась наивной — о том, что непременно должно произойти. Она прервала меня:

— Мы не можем спустить ему то, что он сотворил с этими детьми. Мы не можем позволить ему продолжать свои художества.

Я раньше не обращал внимания на то, что ее так увлекло это дело. Я не замечал сочувствия Бекки к детям, и, когда мы говорили о деле, мы говорили о его практической стороне. Я забыл, что с самого начала поразило меня в Бекки: ее сострадание к жертве.

Она больше не была сосредоточена на себе. Она слегка подалась вперед, ее глаза сияли. Я был уверен, что это задело ее. Я видел, как она старалась выглядеть такой же искушенной, как и все мы. Но она не могла подавить свои эмоции. Она представляла себя одной из жертв.

Я указал рукой на дверь. Бекки поняла это как отлучение от дела и поднялась. Но я спросил у нее:

— Как ты думаешь, если мы забаррикадируем дверь и окна, продержусь я дольше января?

Я не собирался сдаваться. К черту личную жизнь. Мне нравилось принимать решения. Никто не мог управлять этим механизмом лучше меня. Компромиссы мешали мне, несправедливость возмущала. Я не хотел, чтобы этим креслом завладел человек, который выпустил бы джинна на волю.

— Можно попытаться, — улыбнулась Бекки.

По крайней мере, мы расстались друзьями. Оставшись в одиночестве, я оглядел кабинет с преждевременной тоской.

— Я ценю это, сэр. Надеюсь, вы тоже уважаете мою позицию. Я не могу… — Я глупо себя чувствовал, произнося «сэр», но это не был разговор двух друзей. — Вы, возможно, правы, — вставил я и переждал его утверждения, что он действительно прав, затем продолжил: — Но это не зависит от меня. Все решит суд присяжных.

— Не вводите меня в заблуждение, — неслось из телефонной трубки. — Вы знаете больше любого суда. Вы сами решаете, кому предъявлять обвинение.

Я позволил ему высказаться до конца. Я был вежлив. Я был почтителен. Но в конце концов решил спросить:

— Могу я поинтересоваться, сэр, почему вас занимает этот вопрос?