Пьер Пело - Братство волка

– Тома, – обратился он к внуку. – Обслужи наших гостей, мой мальчик.

Тома поднялся, чтобы наполнить бокал шевалье, а потом повернулся к Мани, который так же стоял в нескольких шагах от них, между столом и жарким камином. Когда смуглолицый человек отрицательно покачал головой, Тома снова сел, поставив графин на место. Он взял дрожащими пальцами бокал и весь превратился в слух.

– И в этом году, и в предыдущем, да и, скорее всего, в следующем было и будет огромное количество нападений, – сказал маркиз слабым голосом, в котором только сейчас почувствовалась усталость. – Деревенские жители невероятно измаялись, находясь в постоянном ожидании страшных злодеяний. Да, многие видели Зверя и весьма подробно описали его. Некоторые пытались бороться с ним. Они гонялись за ним, били его палками и пытались поймать. Но говорят, что он ни капли не боится своих преследователей.

– А огня он тоже не боится? Что об этом говорят? – как бы между прочим осведомился Фронсак.

– Наверное, не боится. Я попытался зафиксировать все его преступления, чтобы помочь тем, кто за ним охотится. Если хотите, я предоставлю вам собранные мною факты и цифры. Вы не против, если я буду называть вас Грегуаром? По возрасту вы годитесь мне во внуки.

– Конечно, маркиз. Я ознакомлюсь с этим документом… Но я не охотник.

– Я знаю. – Маркиз наклонил голову и постучал пальцем по открытой папке. – Вы путешественник… и художник.

– Мсье Буффон сообщил мне о двадцати восьми жертвах. Но вы говорите, что их было…

– Я утверждаю, Грегуар, что их было тридцать пять. Но официальная статистика не берет в расчет безымянных бродяг или тех жертв, которые были настолько обезображены, что из-за невозможности опознать тело никто не заявлял об их исчезновении. Граф Буффон – великий ученый, и я еще не читал его последнего тома «Естественной, общей и частной истории»…

– Которая еще не опубликована, – вскользь заметил Фронсак.

– Но Зверь передвигается быстрее, чем поверенные и курьеры короля. Вчера в высотах Сент-Шели погибла пастушка, а еще он убил мальчишку на берегу Мерсуар.

– У моего деда действительно есть четырнадцать томов «Естественной истории», – сказал Тома. – Вот они, в библиотеке!

– Грегуар де Фронсак в этом и не сомневался, – устало произнес маркиз.

Тяжело поднявшись с кресла, он на какое-то мгновение замер в неудобной позе: упираясь в подлокотники кончиками пальцев, раскрытыми, как два веера, он с трудом поддерживал чуть сгорбленную спину. Веки старика были опущены, как будто он ожидал, что его позвоночник вот-вот пронзит боль.

– Я скоро совсем развалюсь, – улыбаясь, промолвил он. – Я прошу вас, господа, забыть мою болтовню, из-за которой вы не можете пойти отдыхать в этот поздний час. Вы провели очень утомительный день, и вам давно следовало бы лежать в постели. Я забыл обо всех своих обязанностях, заботясь только о собственном удовольствии – после долгого одиночества провести время в хорошей компании.

Фронсак и Тома д'Апше встали, и шевалье со всей искренностью заверил маркиза, что они провели чудесный вечер, однако признался, что он с удовольствием оказался бы сейчас в кровати. Маркиз прижал пальцы к запястьям, как будто пытался согреть их и немного разогнать кровь.

Вскоре после того как старик вышел из комнаты, Мани, не сказав ни слова и не обращая внимания на изумленного Тома, подошел к столу и спокойно взял бокал маркиза. Он опустошил его одним долгим глотком, затем потянулся к графину, чтобы вновь наполнить бокал и выпить вино залпом. Проделав это с абсолютной невозмутимостью, Мани широко улыбнулся Тома, отчего тот уставился на него, не в силах оторвать глаз. Немного собравшись с мыслями, молодой человек спросил, как будто бы ни к кому не обращаясь:

– Дедушка мне сказал, что вы воевали против англичан в Новой Франции. Вы его оттуда привезли?

Взгляд юного маркиза поневоле скользнул в сторону смуглолицего человека, сидевшего на краешке стола со скрещенными на груди руками.

Фронсак улыбнулся. Ему нравился молодой человек, который несколько раз за вечер пытался вступить в разговор.

– Его имя, – медленно и четко произнес шевалье, – очень легко запомнить: Мани. Я его не привез: он сам со мной приехал. Это стокбриджский индеец, как их сейчас называют, но настоящее название этого народа – могикане. И, к несчастью, мне кажется, что Мани – последний из них…

– Я не хотел…

– Я знаю, – прервал его Грегуар и положил свою ладонь на руку внезапно побледневшего молодого человека. – Я знаю. Видите ли, это не было моей миссией, хотя я и вернулся оттуда со званием капитана королевской армии. «Туземный капитан»… Я поехал туда, чтобы изучать животных для пользы господина графа. Животных… и «дикарей», так-то.

Тома еще раз взглянул на Мани и слегка покачал головой.

– Этот мундир напоминает вражескую униформу.

– Мундир гренадера? О да. Красный цвет в Англии считается цветом войны. Я думаю, что Мани получил этот мундир, сняв с вражеского солдата скальп…

– Ск…кальп?

– Скальп.

Грегуар объяснил, в чем заключается сущность этого трофея.

– Ох, – не скрывая волнения, вздохнул Тома.

Он подошел к Мани с вытянутой рукой и тепло его поприветствовал. Индеец ответил ему с не меньшим энтузиазмом: он взял руку молодого человека двумя своими и поднес их к голове, как будто понимал каждое слово, которое тот произнес, глядя ему в глаза.

Высоко подняв свечу, Тома провел своих гостей в коридор, затем на лестницу, а потом еще в один коридор, который вел в их комнату. Казалось, что он никак не мог оторваться от гостей, словно перенял всю любезность и заинтересованность своего деда. Не переставая болтать всю дорогу, освещенный неровным светом свечей, Тома продолжал расспрашивать о Париже и дворе, о том, как поживает Буффон, как дела у Вольтера, с которым Грегуару (о чем он имел неосторожность обмолвиться) однажды довелось отобедать…

– Отобедать с Вольтером! Сеньор, а вы читали его «Трактат о веротерпимости»? А «Инженю»? Вы читали «Инженю»?

Тома еще раз остановился, прикрывая ладонью пламя свечи, готовое вот-вот погаснуть от внезапного движения воздуха. Через отворенное окно проникал легкий ветерок, и колеблющийся огонек ослабел, едва освещая темный коридор.

– Не слишком ли позднее время для философствования? – спросил Грегуар, вконец утомленный этими разговорами.

Мани повернул голову к окну: его внимание привлекли жалобные звуки, доносившиеся с улицы. Казалось, будто ветер оплакивал все человеческие несчастья, налетая на стены замка. Дрожащее пламя осветило побледневшее лицо Тома, черты которого ожесточились. Грегуар де Фронсак и Мани вопросительно посмотрели на молодого человека. Их лица приобрели суровое выражение, требующее незамедлительного ответа. После недолгой паузы маркиз пояснил: