Каро Рэмси - Распятие невинных

— И давно она уже здесь?

— Несколько месяцев, — пожал плечами горбун.

— Сколько именно? Послушайте, меня не интересует, сколько она заплатила, но мне надо знать, когда она въехала.

— В апреле. Четыре месяца.

— А вы знали, что она беременна?

— Если бы знал, на порог бы не пустил. Одни неприятности. Узнал позже. — Он с негодованием засопел.

— А вы не спросили, как ее зовут?

— Не спросил, а сама не говорила. Заплатила наличными. Рекомендации не нужны, вопросов не задаю. Закона не нарушаю.

Макалпин подумал, что наверняка такой закон существует, но решил эту тему не развивать.

— И никаких посетителей?

— А откуда мне знать, сынок? Ее комната была наверху, с отдельным звонком. Приходила и уходила когда хотела.

— Но ведь вы же виделись… в смысле — встречались с ней хотя бы изредка? — Макалпин не терял надежды. — Вы же как-то ее себе представляли? Высокой? Худой? Толстой? Умной?

Кинстрей задумался, высунув кончик языка.

— Стройная, молодая, двигалась легко, даже когда была с пузом. От нее хорошо пахло весенними цветами. Вежливая… — Он вздохнул.

— Местная?

— Это вряд ли, сынок. Она была вежливой, но вроде как подбирала слова, понимаешь? Не то чтобы заносилась, а вежливая, как леди. Хорошее воспитание — вот что. — В подтверждение своих слов он кивнул, явно довольный, что смог так удачно выразиться.

— А сколько вы уже сами здесь живете, мистер Кинстрей? В этом доме? — поинтересовался Макалпин.

— Тридцать два года. Вроде того.

— А вы можете по акценту определить, откуда она?

Кинстрей улыбнулся, и на лице неожиданно промелькнуло лукавое выражение.

— Западный английский, она слишком хорошо на нем говорила.

— Понимаю, о чем вы. Вы не будете возражать, если я тут осмотрюсь? — Макалпин старался аккуратно подбирать слова — его посещение все-таки не было официальным.

— Делайте что хотите. Ваши ребята уже много чего увезли. Я предупредил, что в конце месяца все вещи из ее комнаты отправятся на помойку, если, конечно, никто за ними не явится. Кошмар какой-то. — Он недовольно сморщился, нащупывая дверную ручку. — Просто ужас.

Здание было высоким, узким, обшарпанным, темным и неприятно тихим. Пока Макалпин поднимался, дверь одной из комнат на третьем этаже открылась и, выпустив кого-то, тут же захлопнулась. Макалпин увидел молодого парня. Это был типичный образец мужской половины уроженцев Глазго: грязные волосы, телосложение свидетельствует о плохом питании, чуть за двадцать, шарахается от собственной тени.

— Одну минуту, — остановил его Макалпин, когда тот попытался прошмыгнуть вниз. — Номер двенадцать «А» на пятом этаже — вы знали эту девушку?

Юноша нервно улыбнулся, обнажив желтоватые зубы.

— Так как? — повторил он.

— Нет-нет… Я ничего не знаю. Она никогда не разговаривала со мной, но если мы сталкивались на лестнице, то могла улыбнуться. Это все.

Нет, парень не был уроженцем Глазго — он произносил слова нараспев, так, как говорят горцы на севере Шотландии.

— Она была красивой?

Вновь показались крысиные зубы, а тонкие пальцы еще сильнее сжали книгу в кожаном переплете. Макалпин узнал Библию. В глазах юноши промелькнуло сострадание, а взгляд метнулся на книгу, золотой корешок которой он нервно теребил.

— Я ничего не знаю.

Макалпин собирался спросить, не был ли он тоже слепым, но юноша отступил назад, слегка поклонившись, и повернулся, явно намереваясь продолжить путь.

— Прошу меня извинить, но я опаздываю на лекцию.

— Но вы знаете, что с ней произошло? В воскресенье? Вечером двадцать шестого июня? Вы помните…

— Извините, ничем не могу помочь. — В голубых глазах появилась тревога и даже вина.

— Послушайте, только один вопрос. — Макалпин свесился с перил. — Из каких она мест, по-вашему?

Юноша остановился и пожал плечами:

— Понятия не имею. Но она точно была не местной — я видел у нее в руках карту города. — Он вздохнул. — Мне очень жаль, но я действительно с ней не разговаривал.

И ушел, унося с собой чувство вины.

Добравшись до верхней площадки, Макалпин остановился у единственного на этаже туалета и закурил, ковыряя носком потрескавшиеся терракотовые плитки на полу. Застоявшийся запах мочи проникал на лестницу. Он постарался представить, как ее миниатюрные ножки шагали туда, и не мог. Он глубоко затянулся и выпустил облако дыма, чтобы хоть как-то перебить запах.

Дверь в комнату 12A легко открылась с помощью ногтя, и сначала Макалпин просто оглядел помещение, в котором, похоже, ничего не менялось с начала семидесятых. Потолок с трещинами. Маленькие рисунки, прикрепленные булавками к стене у кровати, чуть подрагивали, и казалось, что за ними кто-то есть, но его просто не видно. Воздух затхлый и сырой, а холод уже давно стал неотъемлемой частью интерьера. Макалпин раздавил окурок и глубоко вздохнул. Осматривать вещи покойного — это одно. Здесь был совсем другой случай.

Узкая одноместная кровать с белым подголовником. Постельное белье, снятое при обыске, валялось рядом, матрас продавлен.

Все было выдержано в коричневых или бежевых тонах, навевавших уныние. Его начало знобить. Он не мог себе представить, как ее изящные ножки ходили по этому грязному ковру, по облупившейся плитке холодной площадки — к вонючему туалету. Он вообще не мог ее представить в таком месте. Здесь все было не так.

Внезапно он почувствовал какой-то запах, открыл дверцу холодильника и тут же захлопнул. Оплата на счетчике холодильника кончилась, и он отключился, позволив плесени развязать настоящую бактериологическую войну. Набрав побольше воздуха и задержав дыхание, он опять открыл холодильник и осмотрел содержимое. Ничего необычного, но целый ботанический сад в лотке для овощей и фруктов предполагал здоровую диету. Еще одна нестыковка.

Под раковиной он обнаружил отбеливатель, тряпки, металлическую мочалку, жидкость для мытья посуды и пару резиновых перчаток. Он проверил сливное отверстие, засунул туда палец. Он стал черным от пепла сгоревшей бумаги. Через пару минут кольцо, соединяющее двойное колено, было снято, и пластиковая миска под мойкой наполнилась тягучей, темной от чернил водой. Хотя прошло почти две недели, запах сгоревшей бумаги сохранился. Аккуратно, будто золотоискатель, он слил воду из миски и был вознагражден двумя крошечными кусочками несгоревшей белой бумаги. Бумага плотная, не гигроскопичная и с одной стороны глянцевая. Остатки фотографии, возможно, даже не одной. Выпрямившись, он посмотрел на перепачканные руки. Зачем, если она собиралась вернуться?

Но это было еще не все, что предстояло выяснить. Он внимательно изучил рисунки, висевшие на стене: наброски рук, ног, носов, щиколоток… Но были и портреты, замечательные крошечные портреты одного и того же человека.