Марк Альперт - Последняя теория Эйнштейна

— Да-да, я это тоже слышала.

— Ну так подумай над этим минутку. Если Эйнштейн нашел единую теорию, неужто его бы не тревожило, как бы опять не повторилось то же самое? Он знал, что должен продумать все последствия открытия, все возможности. И я думаю, он увидел, что его теория может быть использована в военных целях. Для создания чего-то похуже водородной бомбы.

— Что ты имеешь в виду? Что может быть хуже?

Дэвид покачал головой — тут было самое слабое звено в его аргументации: он понятия не имел, что собой представляет Einheitliche Feldtheorie, и уж тем более, какие она может вызвать последствия.

— Я точно не знаю, но наверняка это что-то ужасное. Достаточно ужасное, чтобы Эйнштейн решил не публиковать теорию. Но и бросить ее он тоже не мог. Он верил, что физика — это откровение Божьей работы. И он не мог просто стереть свою теорию и сделать вид, будто ее никогда не существовало. Поэтому он доверил ее своим ассистентам. Вероятно, сообщил каждому небольшой фрагмент и велел хранить его надежно.

— А что толку? Если теория так ужасна, ассистенты тоже не могли бы ее опубликовать.

— Он думал о будущем. Эйнштейн был отчаянным оптимистом и вправду считал, что через несколько лет американцы и русские сложат оружие и создадут мировое правительство. Войну объявят вне закона, все будут жить в мире. И его ассистентам надо только подождать этого дня и тогда обнародовать теорию. — Как ни странно, у Дэвида защипало глаза. — Вот так они и ждали всю жизнь.

Моника смотрела на него сочувственно, но явно ни одному слову не верила.

— Слишком экстраординарная гипотеза, Дэвид. А экстраординарные заявления требуют экстраординарных доказательств.

Дэвид взял себя в руки.

— При нашей последней встрече в больнице Кляйнман мне назвал некоторую последовательность чисел. Он сказал, что это ключ, который оставил ему Эйнштейн, а он передает его мне.

— Ну, это не назовешь…

— Нет, это еще не доказательство. А доказательство — то, что случилось потом.

И он рассказал ей о допросе в ФБР и о последующей бойне. Поначалу Моника просто смотрела на него, не веря, но когда он описывал, как выключился свет и загремели в коридоре выстрелы, она бессознательно вцепилась в подол своей рубашки. Когда он закончил рассказ, Моника казалась так же оглушена стрельбой, как он, когда вылез из гаража на Либерти-стрит. Она схватила его за плечо.

— Боже мой, — прошептала она. — Кто же напал на это здание? Террористы?

— Не знаю, я этих людей не видел. Видел только убитых агентов ФБР. Но ручаюсь, что это те же люди, что убили Кляйнмана, Буше и Мак-Дональда.

— Откуда ты знаешь? Может быть, их убили фэбээровцы. Такое впечатление, что и те и другие ищут одно и то же.

Он покачал головой:

— Нет, ФБР задержало бы их для допроса. Я думаю, случилось вот что: террористы узнали о единой теории первыми. Может быть, Кляйнман, или Буше, или Мак-Дональд где-то как-то проговорились, и террористы стали их преследовать, пытками вытягивая из них информацию. Но когда они стали погибать, американские спецслужбы сообразили, очевидно, что здесь что-то не так. Вот почему агенты ФБР появились в больнице так быстро. Скорее всего Кляйнман был у них под наблюдением.

Дэвид, увлекшись, говорил все громче, и последние слова отдались от стен эхом. Поймав себя на этом, он посмотрел на Монику, ожидая ее реакции. На ее лице уже не было скепсиса, но все-таки он ее не убедил. Она отпустила его плечо и снова посмотрела на экран, где выплыла заставка — вращающееся многообразие Калаби-Яу.

— Не сходится, — сказала она. — Может быть, ты прав насчет этих смертей, может быть, террористы преследовали Кляйнмана и тех двоих из-за их участия в каком-то секретном проекте. Но что этот проект — единая теория поля, которую десятилетиями скрывали ассистенты Эйнштейна, я поверить не могу. Это уж совсем ни с чем не сообразно.

Он снова кивнул — можно было понять ее недоверие. Тут не просто было предпочтение квантовой теории — классической, на кону стояла работа всей ее жизни. Дэвид подумал, что все достижения Моники и ее коллег, все эти нелегко давшиеся шаги вперед, тяжелым трудом обретенные наития и блестящие формулировки оказываются ничего не стоящими. Ученый, который умер еще до их рождения, уже получил главный приз — Теорию Всего. И такую возможность принять было бы, мягко говоря, трудновато.

Он отвернулся от Моники, думая, как же ее убедить. Да, у него было экстраординарное утверждение, а вот экстраординарного доказательства не было. И даже ординарных не густо.

Но пока Дэвид тупо смотрел на пустые стены кухни, у него возникла мысль. Не слишком приятная, по правде говоря, и даже настолько противная, что сердце стукнуло о грудину. Но это было нечто вроде доказательства.

— Оглянись, — сказал он, оборачиваясь к Монике и показывая на стены и шкафы. — Посмотри на эту кухню. Ни разбитой мебели, ни надписей. Даже свастики ни одной.

Она уставилась на него, не понимая:

— И что?

— С чего бы это шайка нью-джерсийских скинхедов разнесла весь дом, кроме кухни? Не кажется ли это несколько странным?

— А какое это имеет отношение…

— Это были не скинхеды, Моника. Кто-то перевернул здесь все вверх дном, разыскивая записные книжки Эйнштейна. Искали под половицами и копали на заднем дворе, тыкали в штукатурку, разыскивая тайники в стенах. А свастики нарисовали, чтобы выдать это за хулиганство. Кухню не тронули, потому что ее пристроили через много лет после смерти Эйнштейна и ничего здесь спрятать он просто не мог. По той же причине не тронули и твою мебель.

Моника поднесла руку к лицу, тонкие длинные пальцы коснулись губ.

— Если строить догадки, — продолжал Дэвид, — я бы предположил, что это работа ФБР. Террористы не стали бы ждать, пока ты уедешь на уик-энд, они просто убили бы тебя спящую. И еще я полагаю, что никаких записей агенты не нашли — Эйнштейн был достаточно умен. Он бы ничего в письменном виде не оставил.

Губы Моники были закрыты ладонью, но стало понятно, что сейчас у нее совсем другое выражение. В первый момент глаза у нее расширились от страха и удивления, а потом сузились, и между бровями легла глубокая складка. Она была вне себя, просто в бешенстве. Скинхеды-неонацисты — это уже само по себе достаточно противно, но федеральные агенты, рисующие свастику на стене в рамках прикрытия незаконной операции? Это совсем другой порядок величины.

Наконец она опустила руку и снова схватила Дэвида за плечо.

— Какие числа назвал тебе Кляйнман?

Перебраться через Гудзон Саймону удалось без труда. На въезде в туннель Линкольна был блокпост, и там двое полицейских велели ему опустить окно, а натасканный на взрывчатку пес сунул нос в салон, но Саймон успел в отеле переодеться и смыть в душе все следы С-4, так что немецкая овчарка лишь равнодушно уставилась на рулевое колесо. Саймон показал копу документы — отличную подделку нью-йоркского водительского удостоверения, — и ему махнули, чтобы проезжал.