Дэвид Пис - 1974: Сезон в аду

Миссис Марш сидела на заднице под верстаком, хихикая и колотя пятками в истерике.

Я заглянул в люк, в узкую каменную шахту с металлической лестницей, ведущую вниз, к слабому свету на расстоянии около пятидесяти футов. Похоже, это была вентиляционная или дренажная шахта рудника.

— Он там, внизу?

Она колотила ногами по полу все быстрее и быстрее, кровь все еще сочилась из ее носа в рот. Внезапно она раздвинула ноги и начала тереть полотенцем по своим загорелым ляжками и ярко-красным трусам.

Я сунул руку под верстак и выволок ее оттуда за щиколотки. Я повернул ее на живот и сел верхом ей на задницу.

— А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха!

Я дотянулся до верстака и взял кусок шпагата. Обмотал его вокруг ее шеи, скрутил свободным концом запястья и завязал вокруг ножки верстака на два узла.

Миссис Марш обоссалась.

Я снова заглянул в шахту, повернулся и опустил одну ногу в темноту.

Я начал спускаться, металлическая лестница была мокрой и холодной, и мои бока задевали за скользкие кирпичные стены.

Я спустился на десять футов.

Сквозь визг и крики миссис Марш до меня доносился слабый звук льющейся воды.

Я спустился на двадцать футов.

Круг серого света и истерика наверху.

Я спустился на тридцать футов, смех и крики затихали по мере того, как я удалялся.

Я чувствовал, что подо мной вода, и представлял себе рудничные шахты, затопленные черной водой и заваленные трупами с открытыми ртами.

Я спускался к свету, не глядя вверх, сосредоточившись на самом спуске.

Внезапно одна из стен шахты кончилась, и я оказался на свету.

Я повернулся на месте, глядя в желтый зев горизонтального лаза, тоннеля, уходившего вправо.

Я спустился еще чуть-чуть, потом развернулся и уперся локтями в пол тоннеля.

Подтянувшись к свету, я забрался в него. Он был узкий, длинный и хорошо освещенный.

Не имея возможности встать, я пополз на локтях и животе по грубому кирпичу в направлении источника света.

Я вспотел, устал и умирал от желания подняться на ноги.

Я продолжал ползти, меря расстояние футами, затем милями, окончательно теряя чувство пространства.

Вдруг потолок стал выше, я встал на колени и пополз дальше, думая о куче грязи, собравшейся на моей макушке. Я полз до тех пор, пока мои ноющие колени и голени не перестали меня слушаться.

Я слышал, как в слабом свете что-то шевелилось: мыши или крысы, детские ножки.

Я пошарил по осклизлой куче сланца и нащупал туфельку, детскую сандалию.

Я лежал на кирпичах, в пыли и грязи, и боролся со слезами, не в состоянии бросить, оставить сандалию.

Я встал и, согнувшись, пошел дальше, стукаясь спиной о балки и опоры, мало помалу продвигаясь вперед.

Затем воздух изменился, и шум воды исчез. Я чуял смерть и слышал ее стоны.

Потолок стал еще выше. Я еще несколько раз стукнулся головой о балки, потом повернул у старой кучи обсыпавшихся камней и понял, что пришел.

Я встал во весь рост у входа в большой тоннель, который был освещен десятью старинными масляными рудничными лампами. Я тяжело дышал, потел, умирал от жажды и пытался осознать то, что я увидел.

Пещерка Санта-Клауса, мать его.

Я бросил сандалию на землю. По моему грязному лицу текли слезы, оставляя светлые полосы.

Приблизительно в пятнадцати футах от того места, где я стоял, тоннель был заложен кирпичом, кирпичная стена была выкрашена голубой краской, на которой были нарисованы белые облака. Пол был покрыт мешками и белыми перьями.

Вдоль боковых стен стояли в ряд десяток узких зеркал.

С балок свисали, мерцая в свете ламп, елочные игрушки: ангелы, феи и звезды.

Коробки, мешки, одежда и инструменты.

Камеры, прожекторы, магнитофоны и пленки.

А под голубой стеной, в дальнем конце комнаты, на окровавленных мешках лежал Джордж Марш.

На постели из мертвых алых роз.

Я пошел к нему по покрывалу из белых перьев.

Он повернулся на свет: глаза — дырки, рот — рана, лицо — маска из красной и черной крови.

Марш открывал и закрывал рот, на губах его лопались пузырьки крови, из утробы вырывался вой подыхающего пса.

Я наклонился и заглянул в дырки, из которых раньше глядели его глаза, в рот, где раньше ворочался его язык. Меня вырвало.

Я выпрямился и отогнул мешковину.

Джордж Марш был нагим и умирал.

Его туловище было лиловым, зеленым и черным, оно было вымазано говном, грязью, кровью и покрыто ожогами.

Его член и яйца отсутствовали, вместо них — свисающие куски кожи и лужа крови.

Он бился в судорогах и тянулся ко мне, на его руке остались лишь большой палец и мизинец.

Я выпрямился и закрыл ногой покрывало.

Он лежал, подняв голову, и молился об избавлении. Пещера наполнилась низким стоном человека, зовущего смерть.

Я подошел к мешкам и коробкам, опрокинул их, вытряхнул одежду и мишуру, безделушки и ножи, бумажные короны и огромные иголки. Я искал книги, я искал слова.

Я нашел фотографии.

Коробки с фотографиями.

Снимки школьниц, портреты широких белозубых улыбок и больших голубых глаз, светлых волос и розовой кожи.

И тут я увидел все это снова.

Черно-белые фотографии Жанетт и Сьюзан, грязные коленки, подтянутые к подбородку и забившиеся в угол, маленькие ручки, закрывающие глаза, комната, наполненная большими белыми вспышками.

Взрослые улыбки и детские глаза, грязные коленки, в костюмах ангелов, маленькие ручки, закрывающие кровавые дырки, комната, наполненная большим белым смехом.

Я увидел голого мужчину в бумажной короне, насилующего маленьких девочек под землей.

Я увидел его жену, шьющую костюмы ангелов, целующую их, чтобы скорее зажило.

Я увидел недоразвитого мальчишку-поляка, крадущего фотографии и проявляющего новые.

Я увидел мужчин, строящих дома, наблюдающих за маленькими девочками, которые играют через дорогу, делающих снимки, делающих пометки, строящих новые дома рядом со старыми.

Потом я снова посмотрел на Джорджа Марша, на прораба, умирающего в агонии на ложе из мертвых алых роз.

Джордж Марш. Очень хороший человек.

Но этого было недостаточно.

Я увидел Джонни Келли с молотком в руке, с недоделанной работой.

Но и этого было недостаточно.

Я увидел мужчину, завернувшегося в бумагу, в планы, охваченного темными видениями ангелов, рисующего дома из лебедей, молящего о тишине.

Но этого тоже было недостаточно.

Я увидел того же мужчину, сидящего на корточках в темном углу, кричащего: «Сделай это для меня, Джордж, потому что Я ХОЧУ ЕЩЕ И ПРЯМО СЕЙЧАС».

Я увидел Джона Доусона.

И это было уже слишком.

Я побежал из пещеры обратно по тоннелю, сгорбившись, потом ползком, прислушиваясь к шуму воды, по шахте, ведущей в сарай, его крики — в темноте, их крики — у меня в голове.