Яна Розова - Воронка

Но Славяна продолжала. Конечно, Артур не развелся с ней. Она была такая красавица! А в шестьдесят втором в Гродине началась культурная революция: город — спутник химического завода рос как на дрожжах и вскоре превратился в областной центр, а областному центру полагался Драматический театр. Драматическому театру полагалась ведущая актриса. Талант и блестящие внешние данные Славяны Ожеговой вскоре продвинули ее на это место. И тридцать прекрасных, трудных, долгих, быстротечных, насыщенных, опустошающих, таких памятных каждой минутой, лет Славяна отдала Гродзинскому драматическому. Она сыграла все главные роли во всех постановках, она пережила трех режиссеров с их пресловутыми «не верю!» и расфуфыренными пассиями! Она унесла домой сто гектаров цветов от поклонников, она получила несколько предложений из столицы и даже снялась в нескольких эпизодических ролях в кино. Славяна была счастлива, слепо, безумно, крылато, трагически, волшебно!

…И не заметила, как из примадонны и богини превратилась в сценическое пугало. Ей было пятьдесят пять, она играла, нет, жила Офелию. После спектакля Славяна поднялась в свою гримерку, села к зеркалу, стала снимать лицо и вдруг услышала за тонкой перегородкой между своей уборной и уборной другой актрисы:

— Какой ужас! Уже и Шекспиром зрителя не заманишь! И все из-за бабки! Без слез невозможно смотреть на эту шамкающую беззубым ртом Офелию…

Это был голос Аненнковой, молодой, незаметной для примы инженю. Славяна полагала, что Ира Аненнкова спит с режиссером и оттого получает все вторые роли в постановках. Уже в трех спектаклях Ира была основной партнершей Славяны, играя ее соперниц или наперсниц. И никакой опыт, никакое актерское чутье, ничто не помогло Славяне открыть, наконец, глаза, увидеть осознать и ужаснуться: случилось страшное! Ожегова пережила свою славу, она — старая колода, лежащая на пути молодых и талантливых.

— Тише, тише! — Отозвался голос режиссера. — Она же за стеной! — И притихшая Славяна различила, как он добавил совсем тихо и досадливо: — Ну, не могу, не могу я заменить ее! Она же жена замдиректора химии. Тут такое поднимется! Нас же химия содержит. Не могу, пойми.

«Химией» в народе назывался химический завод, а «замдиректора», конечно, был Артур, постаревший, вальяжный. Теперь он гордился своей Славяной, хвастался ею, как недавно полученной звездой Героя Труда и совершенно забыл, как шпынял жену и насмешничал над ней в молодости.

Услышанный разговор взбесил Славяну. Хамы! Сопляки! Недоучки! Халтурщики! Да разве возраст помеха гению?! Да все великие актеры играли в преклонных годах! Да сами посмотрите! Ожегова вам старая? Да у Ожеговой внешность тридцатилетней! Вот что будет с этой Ирочкой через десять лет? Лицо будет как печеное яблоко, а под ее тушей будут ломаться подмостки!

Ожегова закатила грандиозный скандал. Ира Аненнкова извинилась, режиссер лебезил, но Славяна добилась-таки, чтобы всю грязь разобрали на общем собрании труппы и виноватых в оскорблении Заслуженной артистки со смаком размазали по авансцене. Тому и Артур посодействовал. Через пару месяцев ославленный режиссер уехал работать в какой-то захолустный Дворец колхозника руководителем драмкружка для особо даровитых доярок. Ира Аненнкова подалась в Москву, куда ее пригласили работать в новый театр рабочих окраин. Ой, да пусть себе топчет столицу! Ничего она не вытопчет. Хамство не поможет этой выскочке стать сколь-нибудь значимой актрисой.

После скандала Ожегова ходила с высоко поднятой головой и только совсем близкие люди знали, что она… Она… Что Славяна Владимировна Ожегова не может больше играть на сцене. Это было похоже на то, как гусеница разучилась ходить: некрашеные пыльные доски, которые Славяна никогда не замечала раньше, потому что это были мощеные улицы Вероны, Мадрида или Эльсинора, вдруг превратились в обычные тусклые деревяшки. По ним стало невозможно ходить! Бутафорские комнаты, дворцы, дворики, фонтанчики, балкончики стали для нее всего-навсего крашеным картоном, дешевым, безвкусным, никак не затрагивающим воображение.

Хуже всего были слова… Те самые слова, которые впитывались душой еще в молодости и изливались из самого сердца актрисы, выговаривались с трудом: в них не было ритма, не было смысла, не было очарования.

— Боже! — стонала Славяна по ночам, не в силах уснуть, растирая глаза, будто полные песка, но сухие как стали сухи с годами ее губы. — Боже! За что мне это? Я ли не трудилась? Я ли просила большего, чем только играть, играть, играть?! За что мне это? Боже!

Она так мучилась, что Артур предложил супруге отдохнуть на курортах, набраться сил.

— Ты такая ранимая! — сказал он. — Эти негодяи еще поплатятся за то, что причинили тебе столько невыносимой боли!

И только на курортах, попивая пахнущую тухлыми яйцами ужасную сероводородную и ужасно полезную воду, Ожегова призналась себе: она не может играть только из-за того, что все сказанное Аненнковой — правда! Уже лет восемь, как нет в местных газетах хвалебных рецензий на новую роль Славяны Владимировны, уже давным-давно не вспоминали о стареющей актрисе столичные режиссеры. Но, главное, ведь права Ира: в зале все больше пустых мест…

Тогда Славяна и решила: пора уходить. Уходить сразу, не ожидая окончания сезона, просто приехать и написать заявление. Ее тут же заменят — в театре столько молодых актрисок, нет, не актрисок, а самых настоящих актрис. И им надо играть, они хотят и достойны повторить блестящий путь Славяны.

И вот уже несколько, считать не хочется, лет старая актриса кормит у подъезда кошек и вспоминает свое прошлое и знает, что старость не имеет будущего. Артур умер, она осталась совсем одна. Мало кто заходил к недавней звезде по старой памяти, мало осталось тех, кто помнил ее на сцене. Это означало только одно — мало осталось и самой Славяны. Однако со временем выяснилось, что жить без сцены тоже можно. Грустно, конечно, но ведь Славяна прожила хорошую жизнь и ей есть что вспоминать! К тому же, как ни странно, каждую секунду появлялась какая-нибудь мелочь, которая требовала внимания и вызывала новый интерес к жизни: те же кошки — они ведь должны есть три раза в день! А единственный племянник Славяны — Пашка? Еще год назад это был совсем чужой молодой человек с непонятными интересами в жизни, с неизвестностью в будущем. А вот сегодня Славяна беспокоилась о нем, разглядев в нем нечто такое, чего не смогли увидеть другие.

«Но, видит Бог, излишняя забота — такое же проклятье стариков, как беззаботность — горе молодежи», — цитировала себе Ожегова, набирая в очередной раз Пашкин телефонный номер. Она всегда делала вид, будто нуждается в помощи сама, а не просто так названивает.