Джоди Пиколт - Похищение

— Ладно, пустите его, — смягчаюсь я.

Эрик явно испытывает неловкость. Он держится за прутья решетки, как пловец, который боится течения.

— Как вы сюда попали? — спрашивает он.

— Инстинкт самосохранения.

— Я тоже пытаюсь вас спасти.

— Ты в этом уверен?

Он отводит взгляд.

— Судить будут не меня.

Когда он просит меня начать с начала, я задумываюсь. Ответить отказом легко: мне назначат госзащитника и быстренько признают виновным. Я уже рисковал всей своей жизнью, я могу сделать это снова.

Но какая-то часть меня хочет, чтобы Эрик одержал верх. Он отец моей внучки, ты его любишь. Я до сих пор помню, как ты рыдала мне в плечо, отвезя его в реабилитационный центр. Вдруг, проиграв это дело, Эрик возьмется за старое, а ты снова будешь плакать? А если выиграет, сможет ли он убедить меня в том, в чем не смогли убедить глаза Элизы: что человек, получивший еще один шанс, таки способен использовать его по назначению?

Я вытираю ладони о растянутые на коленях штаны.

— Я не знаю, что ты хочешь услышать, а чего предпочел бы не слышать никогда.

Эрик делает глубокий вдох.

— Расскажите, как вы познакомились с Элизой.

Я закрываю глаза и снова становлюсь чрезмерно серьезным, напористым аспирантом. Я всю жизнь получал хорошие оценки, я всю жизнь слушался родителей… и вот перестал. Они сожалеют, что я решил стать фармацевтом, а не врачом. И им наплевать, что меня мутит при виде крови.

Я стою на обочине и что есть мочи пинаю покрышки своей машины. Пар густыми клубами валит сквозь щели в крыше и разливается по земле. Из-за этой поломки я опоздаю на экзамен по фармакокинетике.

Проехав шесть миль, покрывшись слоем пыли и пота, подсчитав, как пропущенный экзамен скажется на моем среднем балле, и убедившись, что карьере моей теперь точно конец, я вдруг натыкаюсь на мираж. Это придорожный бар, перед которым выстроились двадцать устрашающего вида мотоциклов. Я вхожу внутрь как раз вовремя, чтобы услышать душераздирающие вопли. Двое коренастых мужчин прижали потрясающую брюнетку к стене, третий держит в руке веер дротиков. Девушка зажмуривается, кричит — и первый дротик, свистя, мчится прямиком к ее плечу. Второй вонзается в дюйме от ее уха. Байкер заносит руку, чтобы метнуть третий, когда я кидаюсь на него.

Он отмахивается от меня, как от назойливого комара, и третий дротик пролетает у девушки между колен, пришпиливая юбку к стене.

Девушка открывает глаза и, улыбнувшись, смотрит на пронзенную ткань.

— Неудивительно, что девки тебя сторонятся, Ти-Боун. С таким-то глазомером…

Остальные байкеры хохочут, и один помогает девушке высвободиться. Она подходит ко мне и помогает подняться с пола.

— Простите, я думал, вы в опасности.

— Это они-то «опасность»? — Она мотает головой в сторону байкеров, которые уже вернулись к армрестлингу и пиву. — Да они сопляки! Ну ладно, выпейте за счет заведения.

Она ныряет под стойку и наливает мне полную кружку пива. Только сейчас я понимаю, что она работает барменом.

Она спрашивает, как я здесь очутился, и я рассказываю о своей машине. Говорю, что пропущу из-за этого выпускной экзамен.

— Вы никогда не задумывались, почему их называют «выпускными»? Как будто нельзя уйти раньше.

Я не рассказываю Эрику, как невольно следил за игрой солнечного света на коже Элизы, — свет играл на ней, как смычок играет на скрипке. Не рассказываю, как ей удавалось обсуждать баскетбол с одним байкером, отсчитывать мелочь другому и улыбаться мне — и все одновременно. Не рассказываю, как она смеялась надо мной, потому что я медленно пью, а потом предложила выпить вместе с ней. Не рассказываю, как она закрыла бар раньше срока, а я рисовал ей молекулы сперва на салфетках, затем — на звездном небе, а после — на ее обнаженной спине.

Я не говорю ему, что после встречи с Элизой не ложился до рассвета, чтобы увидеть, как небо прожигает ночь. Что с ней я впервые прокатился на картинге. Не упоминаю о том, как она водила меня на кладбище возлагать цветы к могилам незнакомцев, как к моему приходу с занятий рассыпала в салоне машины розовые лепестки. Как она звонила мне узнать, каким бы я был цветом, если бы пришлось выбирать, потому что она чувствует себя абсолютно фиолетовой и ей интересно, сочетаемся ли мы. Не говорю, что не встречал ни одной женщины, похожей на нее, и что не понимал, как убога и сера моя жизнь, пока не попал в калейдоскоп ее сердца.

Я не рассказываю об этом Эрику, потому что у меня больше ничего не осталось от той девушки.

— И что случилось дальше? — спрашивает он.

— Она подвезла меня до дома, — просто отвечаю я. — Через месяц выяснилось, что она беременна.

Она употребляла слова вроде «долг», «слишком рано», «карьера» и «аборт». Я же просто посмотрел ей в глаза и спросил, выйдет ли она за меня замуж.

— Почему вы развелись?

Если честно, причин был целый букет. И да, сработал пусковой механизм. Впрочем, я сам должен был понимать, что ребенок в душе не сможет заботиться о собственном ребенке. Когда наш сын родился мертвым, я должен был поддержать ее, разделить ее горе, а не заслоняться Бет как щитом. Но прежде всего, я должен был гораздо раньше признать, что все, чем я дорожил в Элизе — ее импульсивность, спонтанность, безумство, — было порождением алкоголя, а не частью ее души. И когда она была трезва, я никакими словами или поступками не мог убедить ее, что моя любовь — истинна.

Эрик кивает: он сам побывал в подобном уравнении, причем по обе стороны. Положиться на алкоголиков нельзя, а потому приходится жить ради тех моментов, когда они все-таки рядом. Ты клянешься уйти, но тут они делают что-то прекрасное — и ты опять в замешательстве. Они могут устроить в январе пикник прямо в гостиной, могут увидеть лик Иисуса на оладье или отпраздновать день рождения кошки и пригласить всех окрестных кошаков на тунцовые консервы.

И ты закрашиваешь все плохое жирными мазками хорошего и притворяешься, будто не понимаешь, из какого она на самом деле теста. Ты смотришь, как робко она переходит реку трезвости вброд — и втайне мечтаешь, чтобы она выпила, потому что только тогда она становится твоей возлюбленной. А после не знаешь, кого ненавидеть сильнее: себя за эти мысли или ее за умение твои мысли прочесть.

Эрик молча смотрит на меня, ожидая, пока в голове уложится все только что услышанное.

— Вы любили ее. Вы любите ее до сих пор.

— Я так и не смог ее разлюбить, — признаюсь я.

— Значит, вы забрали Делию не потому, что ненавидели Элизу, — заключает Эрик.

— Нет, — вздыхаю я. — Я забрал Делию, чтобы она не возненавидела Элизу.

«Бродвейские гангстеры», «Ребята с Вест-сайда», «Дуппа-Вилла», «Веджвудские пацаны», «Банда на сорок унций», «Работяги со Второй авеню», «Истсайд Финикера», «Испанцы-засранцы», «Гувер-59», «Смуглая гордость», «Виста-Кинг Троханз», «Грейп-стрит, 103», «Ассоциация наркош», «Дрочилы», «Ревущие 60-е», «Мини-парк», «Парк-саус», «Пико Нуево», «Догтаун», «Золотые Ворота», «Преступники Маунтен-Топ». «Шоколадный город», «Клавилито Парк», «Прирожденные бандиты без башки», «Кровавые висты», «Каса Трес»… В одном только Фениксе и предместьях базируется около трехсот уличных банд. В тюрьме Мэдисон-Стрит представлены далеко не все.