Уве Шомбург - Код Вавилона

— Есть влиятельные кардиналы, которые полностью разделяют ваше мнение, — ответил Тиццани. — Следует бороться со всяким сомнением в Священном Писании, говорите вы. Но сюда же относится и устранение всех текстов, которые подвергают сомнению истинность Библии. Святой же отец считает, что никакой позднейший текст не имеет значения, если уж сто пятьдесят лет сомнений в Священном Писании не смогли причинить ему никакого ущерба.

Марвин с омерзением отвернулся и покачал головой. Такого предательства он никак не мог ожидать. Потом снова рывком повернулся:

— Есть доказательства, которые убедят папу.

София-Антиполис близ Канн

Четверг

Патер Иероним с трудом тащился, шаркая ногами, по коридору клиники. Тяжкий груз давил на плечи его полноватого тела.

— «Каждый день иметь перед глазами непредвиденную смерть», — бормотал он строку из монашеского Устава Бенедикта и вопрошал себя, почему Бог избрал именно его для этого испытания.

Он провел рукой по лысому черепу, отирая капли пота, от которого свербела кожа. Он не выдержал этого испытания, не смог дать утешение, столь необходимое умирающему в пути на Страшный суд. Полное страха лицо молодого человека ему никогда не забыть.

Долгие годы, проведенные им в Римской курии, были нашпигованы дипломатией, уловками и изворотливыми толкованиями текстов, при этом все его священнические способности оказались не у дел. Не думал он, что когда-нибудь ему придется еще раз прийти в соприкосновение с миром после того, как несколько месяцев назад он удалился в монастырь.

— Сейчас туда нельзя! — испуганно воскликнула секретарша, когда патер Иероним направился прямиком к двери, за которой размещался кабинет Эндрю Фолсома.

Иероним вспомнил, как странно Жак Дюфур робел всякий раз, когда Фолсом заговаривал с ним. Центр биотехнологических исследований с примыкающей к нему клиникой в технопарке София-Антиполис близ Канн перешел к американскому фармаконцерну Тайсэби, который намеревался продвигать в Европу свои исследования и продажи. При новых собственниках обозначились и новые исследовательские приоритеты, как говорил ему Дюфур. От генерального директора американского материнского концерна Тайсэби, кажется, никто не ждал при этом ничего хорошего.

Фолсом говорил по телефону, стоя за своим огромным письменным столом и ошеломленно оглядывая полную фигуру священника, который был на голову выше него.

Седина в волосах подчеркивала искусственный загар на лице Фолсома, а сшитый по мерке темно-синий костюм, светло-голубая рубашка и подходящий к костюму галстук со сдержанным рисунком резко контрастировали с серой рясой монаха.

— Да, через двадцать минут машина должна стоять наготове, — распорядился Фолсом и положил трубку. В его глазах на секунду вспыхнула растерянность, но потом он снова овладел собой.

Взгляд монаха с отвращением скользнул по Жаку Дюфуру, который потерянно стоял посреди кабинета. Его Жак, которого он учил благоговению перед творением Божьим. «Как же он меня подвел», — подумал патер Иероним.

Дюфур за это время стал ученым-исследователем. Судьба вывела его из деревушки Коллобриер в горах Мавров, где патер Иероним проповедовал некогда Слово Божье, в университет в Тулоне, а затем в это научное заведение. С тех пор генетические исследования стали содержанием его жизни.

Тонкое тело Дюфура, казалось, с каждым часом теряло вес. Его смуглое лицо с мягкими чертами нервно вздрагивало. Он то и дело неуверенно трогал свои темные, волнистые волосы.

Фолсома, напротив, отличала скрытая агрессия. Он держит всех за идиотов! Патер вспомнил эти слова Жака, сказанные утром, когда тот встречал его.

— Вы плохо выглядите, — сказал Фолсом патеру Иерониму, рассматривая его круглое лицо с мясистыми щеками. — Круги под глазами, бледность. Может, вам плохо, может, дать стакан воды?

Патер Иероним смотрел в волчьи глаза Фолсома:

— Я только что проводил Майка Гилфорта в его последний путь.

— Значит, это уже позади.

«Это ты все-таки знаешь», — горько подумал патер Иероним.

— Трагично. Мы должны поговорить об этом. Правда, сейчас у меня мало времени, — деловито сказал Фолсом и озабоченно глянул на свои золотые наручные часы: — Собственно, меня тут уже не должно быть. Дела. Но мне казалось важным самому убедиться… может, помочь. Доктор Дюфур — ответственный руководитель проекта. Может, вы лучше с ним… — Каменное лицо с опущенными уголками рта и узкими, плотно сжатыми губами казалось циничным.

— Вас вообще не трогает смерть этого человека? — Патер сжал ладони в кулаки.

— С чего вы взяли? — холодно спросил в ответ Фолсом. Внезапно крылья его носа раздулись, и голос задрожал от волнения: — Если я не стенаю, это еще не значит, что я равнодушен. Я ученый, да. Но вы забываете, что наряду с исследованиями я руковожу в качестве генерального директора крупным и успешным фармакологическим и биотехнологическим концерном, и мне приходится решать еще кое-какие проблемы. Поэтому я вынужден немедленно уйти. Но это вовсе не значит, что меня не трогает судьба этого молодого человека.

Они смотрели друг на друга, не мигая. Патер Иероним силился побороть дрожь в мускулах выше колен. Он чувствовал полыхающий адский огонь, и в нем росло желание ударить.

В глазах Бога они были грешники, в его глазах они были как минимум трусы, а то и преступники. Пусть, может, и не в юридическом смысле, о чем судить не ему, но в моральном — точно. Во всяком случае, по его кодексу ценностей.

И Жак, который вызвал его в клинику. Жак, которого он знал очень давно, которому в юности был исповедником и советчиком. Жак, который вырвался из тесного мирка своей деревни, чтобы осуществить в науке нечто великое для человечества, — и теперь разделял вину за гибель человека.

— Я вас не знаю, и мне все равно, кто вы есть и чем вы еще занимаетесь. Я вижу вас впервые, потому что Жаку пришлось пообещать мне, что он покажет мне безбожного человека. Юноша умер!

Волчьи глаза Фолсома метнули яростную молнию в сторону Жака Дюфура, который подавленно стоял посреди кабинета. Дюфур тут же опустил глаза. Агрессивность Фолсома была ему не по плечу.

— Это удар судьбы, достойный сожаления. — Фолсом немного помедлил: — Этого невозможно было ожидать. Никакие тесты этого не предвещали. Мы предполагаем, что вирус мутировал, обосновался в организме и вызвал реакции, которые нельзя было предвидеть. Наш метод опробован тысячекратно и успешно. — Фолсом поморщился: — Удар судьбы, достойный сожаления. Кроме того, о латентном риске ему было известно. Он пошел на это добровольно.

— Вон оно как просто, — ответил патер. — Вирусы виноваты, что они делали не то, что от них ожидалось. Как же можно возбудитель, с которым обычно борются как с очагом болезни, использовать для лечения? Если это вообще было причиной. Может, виноват не метод, а тестируемое вещество. Ведь вы сказали ему, что оно не опасно.