Дэвид Мэдсен - Откровения людоеда

С крайней неторопливостью я стянул трусы ниже ягодиц, так что откровение моей окончательной наготы нежно пришло к моей возлюбленной, с нежностью и изяществом — последнее предложение любви, окончательный символ прелюдии перед великим брачным обязательством; они соскользнули на лодыжки, и я отбросил их на пол. Отпечаток влажной, готовой к употреблению плоти, цельные пласты плоти и жира напротив моих беззащитных гениталий были потрясающи. Затем я развел свои бедра так широко, как только мог, обвив ноги по бокам, дергаясь вверх и вниз над великой мясной грудой. Я долго целовал ее фибры, я лизал ее, вгрызаясь с изящной нежностью, как молодой муж может лизать и прикусывать окрепшие соски своей молодой невесты. От жара моего тела плоть становилась более теплой и немного скользкой, так что когда я начал первые медленные, осторожные толчки, я понял, что сползаю и скольжу в утонченной любовной манере, и я точно знал в это мгновение, что моя возлюбленная отвечала на настойчивый зов моей возрастающей страсти.

Я больше не мог видеть комнату или ее обстановку, также, думаю, я не осознавал окружение; я плыл, словно утробный плод в амниотическом флюиде, в бесконечном океане кроваво-красной плоти. Я ощущал свои движения, но не их непосредственное устремление; следовательно, я точно знал, что делал, когда перевернулся на спину, раздвинул ноги и положил огромную тушу на себя, но я не совсем понимал, зачем. Я был покорен чистым и простым эмпиризмом: все было эмоцией, ничто не было здравомыслием. Мы двигались вместе, словно лошадь и наездник, моя возлюбленная и я; когда я изгибался и вставал на дыбы, то же делала и туша; когда я поднимался и снова откидывался, она делала то же самое; когда я раздвигал свои руки и бедра, чтобы охватить вогнутые контуры, они немедленно запечатывались, словно ценное вино, кроваво-красной плотью.

Стонущий, стенающий и трепещущий, я крепко держался за свою возлюбленную в сексуальной фистуле выбрасывая свое семя — беспомощно, в изобилии, неоднократно — обнаженная плоть к обнаженной плоти, мясо к мясу, совершенно и всецело слившиеся в истинном и непостижимом соединении.

Я слышал голос, мой собственный и все же совершенно незнакомый, шепчущий:

— О, я люблю… люблю тебя!

Затем:

— Какого черта ты делаешь , Христа ради?

Мастер Эгберт стоял в прямоугольнике раздражающего желтого света, который был дверным проемом: огромный, ужасающий, словно непредвиденное затмение.

— Пялишь кусок говядины ?

А потом я потерял сознание.

Миссис Батли-Баттерс умерла за два дня до того, как я покинул отель Фуллера; достаточно иронии в том, что она умерла не от старости, а соскользнула с высокого стула у стойки в баре и проломила себе череп. Я не мог сопровождать похороны, но все же послал маленький букетик орхидей с запиской: «Чувства Навсегда».

Мастер Эгберт был просто безутешен.

— Ты был со мной восемь лет, — сказал он, — как же одиноко я буду себя чувствовать ночами без тебя? — рыдал он, прижав меня к ссбс и сжимая мой зад мясистой волосатой рукой.

— О, вы найдете кого-нибудь еще. Вообще-то, тот новый мальчик на кухне выглядит довольно милым.

— Джордж? Я так не думаю. Его комната полна грязных фотографий женщин в корсетах.

— Откуда вы это знаете? — спросил я.

— Я сделал это своей служебной обязанностью — знать все о своих наймитах и любовниках, — ответил Эгберт, озорно подмигнув. — Существует только одна вещь, касающаяся тебя, которую я так и не узнал, пока не стало уже слишком поздно.

— И что это, умоляю, скажите?

— Что ты предпочитаешь пялить кусок говядины.

Позже, в кровати, пока Мастер Эгберт проводил своим

мясистым носом по моим лобковым волосам, я сказал:

— Приготовление еды и кулинария, поедание, сексуальные контакты — со мной все то же самое, знаете ли. Все дело в исполнении таинства — вещи становятся единым целым. Любой настоящий одаренный мастер своего дела — один с избранным им способом самовыражения.

— Тогда я гений?

— Вы знаете, кто вы. Конечно же, вы гений.

— А смогу ли я найти себя, проталкивая свой член в коровью тушу?

— Вы определенно не понимаете меня, — сказал я. — Способ не здесь или там — это супружеский долг, объединение. Вот в чем все дело. Послушайте: приготовление и поглощение Navarin [100] Рагу из баранины с репой и морковью (фр.). для меня просто то же самое как, скажем, как то, что я делал с тушей, как вы видели. Я поклоняюсь плоти! Я хочу остаться наедине с ней, что бы это ни означало, я выбираю достижение совершенства, выражая и проявляя эту уникальность. Это материя моей жизни, prima materia [101] Первозданная форма материи (лат.). моего творческого порыва. Разве вы не думаете, что Бог чувствовал в точности то же самое, когда смотрел вниз на вселенский первородный бульон, и к Нему пришла идея породить свой собственный образ?

— Бог знает, что Бог чувствовал, мой мальчик. Я думаю, что ты, возможно, как бы то ни было, слегка ненормальный.

— Мой отец тоже говорил именно так.

— У тебя есть отец? Я всегда представлял, что ты сорвался вниз на эту землю единым и цельным с вершины Олимпа. И, видят боги Олимпа, я буду скучать по тебе!

— Это всего лишь способ говорить.

— Это будет наша последняя ночь вместе. Я бы лучше использовал ее на полную.

Мастер Эгберт повернулся на свое огромное брюхо, словно беспомощный выброшенный на берег кит, содрогающийся и задыхающийся; он схватил свои потные, покрытые темными волосами ягодицы и с трудом раздвинул их.

— Здесь, — сказал он тоном няни, предлагающей свою беспокойную заботу, — соблазнительный douceur [102] Рагу из баранины с репой и морковью (фр.). — это все твое.

И в последний раз я потерялся в этих мрачных глубинах, окутанных ядовитыми испарениями.

Это третий раз, когда я видел заключенного 022654, англичанина Криспа; ранее было проведено несколько специальных обследований в блоках Санта Катерина и Сан Марко, после него заключенный 022654 был переведен из Санта Катерина в блок Сан Марко после попытки отгрызть правую ногу заключенного, находящегося по соседству, пока тот спал .

Я делаю сознательное усилие, чтобы быть беспристрастным в этом случае, разве что во имя своей профессиональной честности, но я нахожу, что мне все труднее и труднее достичь объективности; к своему стыду, я вынужден признать, что мне крайне не нравится заключенный 022654, и я сожалею, что настал тот день, когда личные чувства скрестились с продвижением моей работы— или, по крайней мере, серьезно воспрепятствовали этому. Крисп презирает меня, я знаю, но не из-за этого я чувствую такое отвращение по отношению к нему — далеко не из-за этого! На самом деле, я с гордостью могу сказать, что всегда был нейтрален к тем чувствам, которые испытывают ко мне пациенты. Нет — он именно омерзителен мне, и просто потому, что он омерзителен. В этом человеке есть что-то, какая то внутренняя вещь, которую я до сих пор не могу точно определить — ощущение, излучение, само-откровение, называйте это как хотите, — которое я нахожу совершенно мерзким. Доверие, которое on вызывает, кажется мне просто отвратительным внешним проявлением этого внутреннего духовного распада — как бы то ни было, я не сомневаюсь, что он безнравственен, поскольку только этим утром он описал мне со сладострастными деталями, как он сделал очень редкое Fricassüe de Rognons de Veau au Vin Blanc с соками, извлеченными из — соскобленными с — половых органов проститутки, которой он затем предложил прислуживать в ресторане, полном ничего не подозревающих и невинных гостей, приглашенных к обеду. Что еще хуже, он пытался убедить меня в том, что это на самом деле был глубокий творческий акт. Даже если это оскорбляет меня как представителя моей профессии, поскольку я вынужден сказать это, сказать это я просто обязан: Орландо Крисп — чудовище .