Алексей Евдокимов - ТИК

…Громыхало непрерывно — ну и гроза, — громыхало и лило, как из ведра, ливень был плотный, тяжелый, ледяной, я промок до нитки и продрог до костей, до костного мозга, но деться было некуда, даже шевелиться было нельзя, надо было лежать абсолютно неподвижно, сохраняя неудобную, невыносимо неудобную позу, изображая манекен, такой же, как те, что завалили меня, старые, битые, накиданные в этот кузов, грузно подскакивающие всей массой на выбоинах, мы все перлись и перлись куда-то по колдобинам, а потом кузов самосвала стал крениться и все содержимое поползло, поползло вниз, неудержимо, жутко, вместе со мной — в пустоту, в никуда, в какую-то черную смрадную пропасть, в канализационный отстойник, в шахту, куда уже сбросили тонны хлама и сотни трупов, и все это гнило там, и я туда летел, а навстречу мне поднималась плотная вонь, душащая, я не мог дышать, потому что в ноздри мне залили цементный раствор и он там застыл, и в мочевом пузыре тоже засох здоровый тяжкий ком, камень, его надо разбить, расколотить, в крошки, я бью по нему с размаху, бью и бью поролоновой кувалдой по этой харе, а он даже не замечает ничего, он разговаривает с кем-то, кого я, как ни странно, знаю, ни хрена себе, это же она, это действительно она, никогда бы не узнал, тысяча лет прошла, можно было бы и забыть, надо забыть, но такое не забудешь, как ни пытайся: как он лежит в полуметре от двери, лицом в пол, головой ко входу, чуть наискось, неловко подвернув руки, и широченная, почти черная лужа — уже засохшая, уже пятно, и щедрый, брызгчатый, обтекающий мазок на стене, на светлых выцветших обоях… Очень, очень много крови: кровавая глотка зомби, кровавая жатва, кроваво-красное, кровавый волшебник, кровавый кошмар, кровавый малыш Кори, кровавая мама, кровавые помпоны, кровь в ночи, кровь для Дракулы, кровь Дракулы, кровь из могилы мумии, кровь невинных, крокодил, Кронос, крысы, крысы: ночь ужаса, крысы-убийцы, кто убил Бэмби, Куджо, кукольник с семью сиквелами, кэндимен с двумя…

Я проснулся одновременно от холода, неудобного положения и какого-то шевеления поблизости. Повернул голову, отозвавшуюся на это толчком боли, — сонный Славка дергал желтый вентиль подачи газа, регулируя хотя и автоматический вроде, но раздолбанный котел, тихо матерясь и перебегая время от времени к ГРП. Я кое-как перевернулся на другой бок, пытаясь унять дрожь, — и понял, что от холода надулся мочевой пузырь. Откинул куртку, которой накрывался, спустил ноги, сел. Башка болела нехило. И жутко было даже подумать — выползать на двадцати-с-хреном-градусный мороз…

Наконец я поднялся, накинул куртку, подковылял к раковине, забившейся под синий водяной бак-ящик. Сморкнулся в нее, отразился каким-то монстром в грязноватом зеркале с отслаивающейся амальгамой. Нечетко так…

Ладно, с богом. Я запахнулся, налег на дверь — и нырнул в ледяную темень, античеловеческую, как заатмосферный вакуум. Бегом побежал по проходу, споткнувшись о лом и чуть не навернувшись. Можно было, конечно, не удаляться — но слева за углом имелся теплый сортир: оно того стоило.

Обстоятельно отлив, я погасил в туалете свет, открыл дверь и начал уже движение — бежать обратно — когда уловил звук. Я поставил ногу на порог и прислушался. Так и есть: кто-то скрипел снегом. По проходу. Славутич, подумал естественным образом я — и тут всхрапнула, скребя о порог, перекошенная дверь котельной.

Разумеется, ничего это не значило — мало ли зачем мог Длинный выскочить и вернуться. Но бежать никуда я не стал, а пошел к углу не спеша и стараясь особо не хрустеть. Выглянул за угол. Ничего. Двинул к котельной.

Я был в шагах семи-восьми от двери — когда та с хрипом открылась навстречу. Мы с выходящим замерли — вряд ли больше, чем на полторы секунды. Лица его я не видел — только освещенный сзади силуэт — и понял лишь, что передо мной не Славка.

Не могу сказать, кто из нас сорвался с места первым, а кто среагировал на это движение — скорее всего, мы втопили одновременно: я назад, он — за мной.

Вылетев из прохода, я рванул направо — бездумно, но точно (слева-то был тупик), потом вдоль боксов. ЭТОТ ухал и топотал, казалось, всего в шаге — вот-вот схватит; бежал он ненормально, неправдоподобно быстро — как профессиональный спортсмен, как преследователь в кошмаре… Я понял, что двор мне не пересечь, не успеть — и едва слева кончились боксы, я шарахнулся туда: наудачу — я даже не знал толком, что там находится, никогда специально не обращал внимания…

Там была еще какая-то площадка, чем-то заставленная (я несся на отдельно взятый грузовой прицеп), практически не освещенная… По плечу шваркнуло — ЭТОТ дотянулся — я вильнул в сторону, его рука сорвалась, не успев ухватить куртку. Я кинулся на землю, на снег — все так же рефлекторно — перекатился боком под прицеп, что-то больно задев коленкой. Сзади коротко выдохнули матом — ЭТОТ помешкал секунду и тоже упал на четвереньки. Я прополз на животе под днищем прицепа, приложившись впопыхах об него затылком… почувствовал, что меня схватили за ногу, освободил ее судорожным рывком, вскочил. ЭТОТ лез следом — был уже наполовину, по пояс, снаружи. Правой ногой я врезал ему в лицо. Я бил сильно, не жалея, тяжелым ботинком — но он тут же, ни мгновения не помедлив, втянулся обратно, я едва успел добавить каблуком куда-то по лбу, и то смазанно…

Я сразу побежал дальше — здесь был свет (фонарь над крыльцом черного хода в торце корпуса, примыкающего к высотному): виднелись глухие ворота нескольких боксов, глухая стена с грудой лома под ней, какой-то одноэтажный барак о полутора окошках, чернота за его углом… Я кинулся в эту черноту — и оказался в очередном заснеженном непроглядном тупике, упирающемся все в ту же высокую каменную стену. Отсюда деваться было уже совсем некуда. Позади молотили шаги, нагоняли.

В торце барака я разглядел только одно забитое фанерой низкое окно. Ударил изо всей силы локтем — раз, другой. Фанера отходила без особого сопротивления. Вышибив широкий лист, я схватился за подоконник, немедленно распоров ладонь о гвоздь, подтянулся, перевалился внутрь, рухнул в какой-то мусор. Тут темень была уже абсолютно непроглядная — я пошел вслепую, выставив руки. Под подошвами хрустело — судя по гулкости звука, помещение было немаленькое.

Раздался шум сзади — обернувшись, я уловил движение на фоне едва различимого окна: ЭТОТ лез ко мне. Я остановился, стараясь дышать потише. Он, спрыгнув на пол и отскочив от окна, замер тоже. Мы стояли, не шевелясь, прислушиваясь… долго… с полминуты… минуту… еще… Я был слишком на нервах, чтобы пытаться даже приблизительно определить время.

Долго.

Дыхание понемногу выравнивалось. Разгоралась распоротая ладонь — я тихонько слизывал кровь, которая все текла и текла. Глаза к темноте ни хрена не привыкали — никакой им здесь не находилось подмоги, даже самого минимального света… И стоял уличный мороз — я уже чувствовал, что меня начинает колотить. Не шевелиться было все труднее.