Алексей Евдокимов - Ноль-Ноль

Он громко вздохнул.

— Нет, скажи, я права?

— Винни-Пух был прав, — сказал Антон, которого она достала.

— Что?

— Что дыра — это нора. А дырка — это Норка…

Она заткнулась. Антон приготовился уворачиваться от остатков «Виллы Марии», но Нора Евгеньевна сдержалась, рывком положила на колени сумку, выдернула оттуда кошелек, неловко открыла неверными пальцами, шырнула зеленую тысячную бумажку прямо в грязную тарелку. Встала, шумно двинув стул.

Антон задумчиво переводил взгляд с купюры на Норку, не попадающую в рукава шубы. Официантка в дальнем углу, разумеется, пялилась на них. Он, ласково осклабившись, сделал ей ручкой. Девка, включив профессиональную бесстрастность, неторопливо приблизилась.

— Счет, пожалуйста, — проникновенно попросил Антон.

Уже когда он, расплатившись, встал, взгляд его упал на какой-то журнальчик на соседнем с Норкиным стуле, явно ею забытый. Антон механически подцепил его, механически посмотрел на обложку. «Глянцеватель». Он хмыкнул.

На улице огляделся в поисках урны, но потом подумал, свернул прощальный подарок в трубку и воткнул в карман.

Витькин телефон (сообщенный Михеем) оказался отключен. Немногочисленные общие знакомые ничего не знали, разве что дали Антону координаты двоюродного Витькиного брата. Правда, с предупреждением, что на звонок с незнакомого номера этот Саша может и не ответить.

Не сумев действительно до него дозвониться, Антон вспомнил про братца, лишь когда несколько дней спустя случайно оказался у Савеловского вокзала, напротив которого располагался офис Сашиной конторы: рейтингового, ути-пути, агентства. Недолго думая, Антон зашел в вестибюль, вызвонил брательника по внутреннему и даже сумел вытащить в здешний кабак на десять минут.

— Уехал Витька, — хмуро сказал Саша (он вообще был какой-то прибитый). — Недели две назад.

— Как он? Выздоровел?

— Да он на ноги не так давно встал… Ему еще по врачам ходить и ходить…

— А он уехал?

— И куда, не сказал. Даже родителям…

— А чего?

Саша вяло пожал плечами:

— Ну… Он в последнее время вообще непонятно себя ведет… — поморщился. — Черт его знает: боюсь, правда с головой проблемы… — помедлил, глядя в сторону и вбок. — Я только не хочу думать самое худшее… — вздохнул. — Не дай бог он над собой чего-нибудь учинил…

Антон, конечно, догадался, о чем вспомнил Саша.

— Вы случайно не знаете, среди знакомых Вити есть такой Мас, Ивар Масарин?.. «Ваня» его еще иногда называют…

Саша нахмурился, помотал головой:

— Н-не знаю…

Наткнувшись в собственной прихожей на мятый номер «Глянцевателя» (благополучно позабытый), Антон подхватил его и, рухнув с размаху на диван, стал листать в поисках знакомых подписей под текстами или в списке сотрудников редакции. Затем он журнал в свое время и взял: чем черт не шутит, вдруг кого-нибудь найду, кто про Маса знает. Какие-то же кореша в данном могучем издании у него, видимо, есть…

Вместо этого он увидел самого Ивара.

В гидрокостюме и черных очках тот стоял, ухмыляясь, в компании из пяти человек, явных дайверов, на палубе какого-то катера. Фотка прилагалась к большому, обильно иллюстрированному репортажу о подводном плавании на Красном море. Антон поковырял глазами жидкий бездарный текст со смутным рекламным душком. «…В Эйлате мы встретили большую интернациональную компанию ныряльщиков, среди которых оказался один русскоязычный — гражданин мира с паспортом Латвии и именем Иван…»

Видать, этой встречей (еще, очевидно, ноябрьской) происхождение коста-бравской авторучки и объяснялось. Прежде чем разочарованно кинуть журнал на противоположный конец дивана, Антон повторно всмотрелся в снимок.

Безглазый, в черной неопреновой шкуре, Мас выглядел героем комикса. Оскал без выражения, правильные черты без особых примет — Антон даже удивился, как опознал его. Он не воспринимался реальным человеком, как не воспринимается таковым модель на рекламном плакате, в принципе ведь не отличающемся от карточки из семейного альбома (Антон вспомнил, что некогда Мас и сам мельком отметился на этом, модельном, поприще)… Дело тут, видимо, в тираже — размноженный в тысячах копий, ты перестаешь быть собой, пропадаешь, становишься по-своему неуязвим. Вот и в количестве Масовых поверхностных знакомств, в его охоте к перемене мест, в легкости, с которой он налаживал лишенные обязательств контакты с людьми, в нем не нуждающимися (но попробуй, знакомый старый, отлови его, когда он нужен!), заключалась гарантия Масовой недоступности, в том числе для анализа и трактовки — он словно всю жизнь проводил в прочном, гладком и непроницаемом неопрене.

«Фак ю», — с выражением сказал Антон фотографии и отшвырнул фыркнувший, распахнувшийся в полете журнал. Ему почему-то пришло в голову, что ни хрена он до Масарина не доберется. Никогда. В основном из чувства протеста Антон стал (не поднимаясь, впрочем, с дивана) прикидывать методы его поиска. По ассоциации он подумал сначала про Витьку Аверьянова, потом про Егора, у которого, оказывается, Витька тогда тоже зависал. Антон об этом раньше не знал — что неудивительно, учитывая Егорову некоммуникабельность.

Прославившийся еще чуть ли не в детстве абсолютной памятью и будучи, как многие уникумы, человеком одновременно нетерпимым и невыносимым, Егор Боревич сделал практически для всех общение с собой, во-первых, трудноосуществимым (одна эта система с эсэмэсками в пустоту чего стоила), во-вторых, непривлекательным: просто в силу угрюмой Егоровой нелюбезности.

Грубость его, кстати, объяснялась не хамством (при всей несносности жлобом Егора не назвал бы никто), а нежеланием скрывать ни свое настроение, ни мнение о собеседнике (независимо от личности последнего и ситуации). А поскольку был Боревич ипохондрик и мизантроп, откровенность его импонировала мало кому. Причем на начальников и баб это тотальное неприятие лицемерия (в чем-то почти героическое) распространялось вполне, лишая Егора шансов на успехи в корпоративной и личной жизни. Что, в свою очередь, не добавляло его характеру солнечной легкости.

…С другой стороны, СМС заслать — дело недолгое. Антон нашел в измочаленной бумажной записной книжке Егоров номер, отправил сообщение с просьбой перезвонить и некоторое время стоял без мыслей у цедящего зябкость окна, глядя сквозь собственное и комнаты блеклые отражения в дворовую темноту. Синяя лампочка сигнализации мигала там часто и одиноко в салоне какой-то тачки.

Ощутив зов природы, он машинально подобрал распластанный в углу дивана «Глянцеватель» и направился в сортир. Сидя на толчке, открыл его на интервью с еще одним знакомцем, Лехой. Сподобился, значит, клоун, гламурного контекста… Интересно, остался он, как обещал, торговать мандаринами у своего Педро?.. Пабло?..