Саския Норт - Клуб гурманов

— Может, мне поговорить с ней?

Я зачерпнула ложечкой густую сливочную пену своего капуччино и вопросительно взглянула на нее.

— Ты что, с ума сошла? Конечно, нет. Да перестань, чего только не случается по пьянке. Не будем преувеличивать.

Ханнеке закашлялась. Из ее груди вырвался тяжелый хрип.

— Может, тебе выкурить еще сигарету? — едко спросила я. Она бросила на меня сердитый взгляд.

— Я считаю, что моя подруга так поступать не может… И разве может пьянство быть этому извинением?

— Ах, Ка, да не будь такой серьезной. Она же не предлагала ему ничего непристойного? И потом… Это же просто, чтобы подурачиться. Ты ведь дурачишься? Немножко пофлиртовать, посмотреть, что мы еще на что-то годимся.

— Ну, не при всех же. И я ведь не трясу грудью, завидев мужчину. Это такая пошлость.

— Не знаю даже. Но это смело… — Она засмеялась и закашлялась одновременно. Я хлопала ее по спине, пока кашель не прошел. Ханнеке схватила мою руку и серьезно посмотрела на меня.

— Ты же не собираешься устраивать скандал! Ты ничего не добьешься, будет одно нытье. И в итоге не она, а ты сама окажешься по уши в дерьме.

— Ты, конечно, права. Но я люблю, чтобы было по-честному… Зачем нужна дружба, если ты кому-то не доверяешь, если кто-то у тебя за спиной показывает твоему мужу грудь?

— Во-первых, она делала это не у тебя за спиной, а во-вторых, не будь такой лицемеркой. Ты ведь не стала рассказывать Михелу и Патриции, как Симон тискал твою задницу на той вечеринке? И правильно сделала. Если мы начнем все рассказывать друг другу, конца этому не будет.

Наступила тишина. Ханнеке победно усмехнулась, я улыбнулась ей ответ. Один-ноль в ее пользу.

— Тебе ведь незачем все знать о Михеле, и ты не хочешь, чтобы Михел знал все о тебе? Главное, что тебе хорошо с твоим мужем и с твоими друзьями. И сохраняй это чувство.

Я возвращалась домой на велосипеде, и пронзительный ветер продувал насквозь мое черное шерстяное пальто. Из головы не шли слова Ханнеке. Я не хотела ныть, не хотела строить из себя борца за высокие моральные устои, я хотела просто наслаждаться жизнью, как все. Прекрасно было ощущать себя частью этой компании веселых, удачливых, творческих людей, чувствовать свою принадлежность к ним. Их блеск придавал блеска мне самой. И хотя мы были знакомы уже год, у меня до сих пор было ощущение, будто мне надо все время подниматься на цыпочки. Я чувствовала такую же неловкость, когда была подростком, в средней школе, среди пользовавшихся успехом красавиц подружек: в любой момент я могла быть отвергнута ими, каждое слово, жест, любая критика в их адрес могли обернуться для меня исключением из их избранного круга. За место в их компании я отдавала саму себя. Я потрясла головой, чтобы отогнать эти мысли, потому что не хотела сомневаться в своих подругах и своей роли в нашем «клубе». Мне надо было радоваться такой новой, наполненной жизни, о которой можно было только мечтать. И она у меня появилась. Что ж теперь жаловаться?

Не от них зависело, что я чувствовала себя такой напряженной и неуверенной, мои нынешние друзья давно доказали, что хорошо относятся ко мне. Мне просто надо прекратить бояться, что меня признают недостаточно подходящей.

И опять я увидела перед собой Бабетт, как она прижималась к Михелу, как пыталась стянуть с него одежду. Его руку, скользящую по ее спине. Так и должно быть. Это ничего не значит. Так мы общаемся друг с другом, игриво и свободно, импровизируя внутри своего надежного, привычного круга. И я решила продолжать эту игру и больше не спрашивать о ее правилах.

Светло-желтая вилла на холме выходила окнами на изумрудно-зеленое поле для гольфа с зарослями кипарисов и водяными лилиями на зеркальной глади прудов. С одной стороны к вилле была пристроена веранда и большой балкон, на который свешивались густые ветви бугенвилии, с другой располагалась прекрасная терраса. Мы с Ханнеке сходили на рынок и купили рыбы дорадо, цукини, ароматного укропа, чеснока и помидоров и наколдовали из всего этого восхитительное горячее блюдо, которое, едва вынув из духовки, подавали тут же, у бассейна. Мы уже с пяти часов сидели здесь, пили белое вино и разомлели от солнца, алкоголя и полного безделья. Патриция подняла свой бокал и предложила тост за нашу дружбу, которая за эту неделю стала еще крепче. Все с ликованием поддержали ее.

— Какие молодцы у нас мужья, что устроили нам все это! — сияя от удовольствия, воскликнула Анжела.

— Хотя можно только гадать, зачем им понадобилось избавляться от нас на неделю, — ответила Ханнеке.

За столом не было только Бабетт. Мы как раз начали выяснять, где она, когда она пришла к нам с мрачным лицом. Косметика не смогла скрыть ее воспаленных красных глаз. Патриция сразу же по-матерински склонилась над ней.

— Эй, дорогая, иди сюда. Что случилось?

— Что бы ни было, все наладится. Давайте-ка к столу.

— Ну, расскажи нам спокойно, что произошло.

Ханнеке наполнила тарелки.

— Выкладывай, а мы тем временем поедим.

— Нет, не хочу портить вам отпуск. Все в порядке.

Она вся дрожала и, несмотря на жару, на ее загорелых руках была гусиная кожа. Я протянула ей стакан белого вина. Она взяла его дрожащей рукой и отхлебнула приличный глоток.

— Ну, скажи, что-то случилось с детьми? С Эвертом? — Ханнеке поставила перед ней дымящуюся тарелку.

— С Эвертом, — сказала она хрипло. — У него проблемы. Уже некоторое время. Я не хотела, чтобы кто-то знал. Так что никому не говорите! Это так унизительно. Ну ладно, может, еще обойдется.

Слезы медленно текли по ее щекам. Впервые за все это время одна из нас плакала. И как плакала! Все становятся уродливыми, когда плачут, но только не Бабетт! Я никогда не видела, чтобы человек так красиво страдал. Все в ней жаждало утешения и ласки. Мы неловко молчали в ожидании того, что она скажет, Ханнеке закурила, несмотря на еду, стоявшую перед ней.

— Как раз в это время… У него сейчас доктор и, возможно, его отправят в больницу.

— Что? В больницу? — Открыв рот, мы уставились на Бабетт.

— Он что, заболел? Что с ним?

Бабетт покачала головой и протестующе подняла руки.

— Ничего серьезного, по крайней мере, жить будет. У него проблемы с этим. — Она постучала наманикюренным ногтем по голове.

— Не принимай так близко к сердцу.

— Я говорила по телефону с Симоном. Он считает, что Эверт совсем свихнулся.

Бабетт откашлялась.

— Симон? А при чем тут Симон? Он тебе звонил?

Взгляд Патриции изменился с сочувственного на раздраженный. Она сложила сплетенные пальцы рук у рта и строго посмотрела на Бабетт.

— Нет, все получилось так нескладно. Сначала позвонил Эверт. Он нес какой-то вздор. Я сразу поняла, что там что-то не так. Он сказал, что мне надо срочно ехать домой, потому что они хотят его убить из-за его божественного дара. А когда я ему сказала, что я смогу быть дома самое раннее завтра, он начал меня ругать. Что я просто какая-то блудница Вавилонская, сговорилась с темными силами, чтобы его погубить… Я так испугалась. Мысли были только о детях. Я спросила его: «Где мальчики?» Он пробормотал, что отправит их в безопасное место.