Джон Бердетт - Бангкокская татуировка

— Он мой отец.

Нонг опять бросила трубку. Я пожал плечами и набрал номер авиакомпании «Бангкок эрлайнз». Мне ответили, что в Хатъяй летают ежедневно девять рейсов, а в Сонгай-Колок — всего два раза в неделю. Я заказал билет на ближайший рейс в Хатъяй.

К вашему сведению: приблизительный перевод названия нашей столицы звучит так: «Великий город ангелов, хранилище божественных камней, огромная земля, которую нельзя завоевать, величественный и выдающийся мир, полная достоинства, богатая девятью драгоценностями восхитительная столица, королевская обитель и монарший дворец, прибежище богов и место обитания претерпевщих реинкарнацию духов».

Фонетически это можно представить таким образом: «Крунгтеп маханакон бовон раттанакосин махинтара айютайа махадилок попноппарат ратчатани буриром-удомрат-чанивет махасатан-амонпиман-аватансатисаккататиявинукампрасит».

Никакого Бангкока в этом названии нет.

Во время полета на юг я сидел рядом с двумя секс-туристами, которые до упаду хохотали над старой, как мир, историей.

— Так вот, заплатил я за нее пеню в баре и привел к себе в номер на всю ночь. Наутро просыпаюсь, иду в ванную, а там она — сидит орлом на толчке и по всей крышке следы ступней.

Этот рассказ всегда меня раздражал. По-моему, он прекрасно иллюстрирует, какая между нами культурная пропасть. Но не в том, что девушки привыкли сидеть в туалете на корточках, а в том, что человек с Запада придает этому такое большое значение и считает шокирующим. Мне кажется, туалет находится в самом центре мыслей европейца, там, где у нас Будда. Я не удержался и вмешался в разговор.

— Последние исследования доказали, что те, кто сидит на корточках, редко страдают раком толстой кишки, — сказал я парню в соседнем кресле (платок на голове, в носу пуссета, шорты длиною три четверти и майка).

Он недоуменно на меня покосился:

— В самом деле?

— Да. Скоро вы все будете восседать на корточках. Потребуется некоторое время, чтобы научиться. Будет организовано корточное страхование, людям придется посещать классы и покупать бестселлеры с картинками приемов и поз, в зарубежные страны отправится армия миссионеров.

— М-м-м…

Всемирное обучение — разве не замечательная идея? Я отвернулся к окну и стал смотреть на белые невесомые хлопья облаков. Но продолжал злиться, пока не вспомнил мсье Трюфо, несколько месяцев содержавшего в Париже мою мать, когда я был маленьким. Даже в его фешенебельной квартире в Пятом районе был педальный туалет. Мать его уважала и в силу этого — всех остальных французов. И я, и Нонг всю жизнь предпочитали позу на корточках и, если хочешь знать, фаранг, никогда не мучились кишечными расстройствами.

В Хатъяй я взял такси и поехал на вокзал.

Поезд. Должно быть, мы приобрели наш железнодорожный парк у британцев в рассвет империи. Какой-то англичанин из центральных графств в эпоху короля Эдуарда решил, что если оставить скамейки необитыми, то на каждое сиденье можно впихнуть на одного аборигена больше. Через полчаса езды рейки впечатались в мою задницу, и она один к одному стала напоминать калитку.

Пейзаж. Черные маленькие птички, напоминающие очертаниями скрипку, пели на телефонных проводах, по полю бродили серебристо-серые буйволы, голые ребятишки играли в ручье, трава казалась зеленой, будто сукно на карточном столе, на заливных полях пробивались нежные ростки второго в этом году урожая риса. Все неимоверно страдало от жары. От Хатъяй к югу пейзаж разительно менялся, но не по географическим причинам. Работающие на полях женщины как по волшебству все оказались в мусульманских платках и длинных юбках. Многие в черном с головы до пят. Не в привычках наших женщин закрывать лицо и сильно скромничать. Вывод однозначен — здесь другая страна. Мужчины тоже носили мусульманские головные уборы: либо тюбетейки, очень напоминающие еврейские кипы, либо шапочки в виде плотно сидящего на голове цветочного горшка, нечто вроде фесок. Начинался вечер, солнце спускалось к горизонту, и с невидимых из окна вагона сельских мечетей в сгущающихся сумерках разносился голос невидимых муэдзинов. За долгий путь у меня в душе появился страх. В этой части страны могло произойти что угодно.

Когда поезд прибыл в Сонгай-Колок, было уже темно. Инстинкт подсказал мне, что сначала надо обследовать город и только потом связаться с Мустафой.

На главной улице каждый второй дом выглядел так, словно в нем располагался платный приют. Меня посетила мысль: не остановиться ли мне в память прошлых лет в самом убогом? Я мог бы составить энциклопедию притонов, в которых жили мы с матерью, пока она перебивалась между клиентами. Но передумал: все равно расплачиваться придется какому-нибудь мусульманскому боссу. И выбрал самый большой и лучший на вид. Он назывался по-тайски, малайзийски и английски «Добрый дворец» и представлялся одновременно большим, дорогим, залитым светом, выцветшим и неряшливым. В холле меня снабдили полотенцами, мылом и тремя презервативами. Ничего не скажешь, в этом месте серьезно подходили к борьбе с вирусом иммунодефицита.

Через полчаса я принял душ и переоделся (как обычно, в черные брюки, черные нефирменные ботинки и белую рубашку). И вот я иду по улице и начинаю изучать здешние реалии. Что мне понравилось больше всего — так это полицейский участок. Огромное, величественное здание по всему периметру окружала стена, к которой притулилось не менее трех сотен маленьких бамбуковых хижин, и в каждой — одна, а то и две девушки. Хижины, разумеется, не были борделями — не вышли для этого размером. Девушки делали вид, будто продают еду и напитки. Кое-где я даже заметил холодильники с пивом. Но никто не сомневался, чем они торговали на самом деле.

Девушки в большинстве своем были не из местных мусульманок — эти буддистки приехали из разных районов страны, в основном с беднейшего севера, решив занять здешнюю нишу рынка. Их услуги оплачивались не так щедро, как тех, кто работал в Бангкоке с фарангами, но зато местный рынок считался надежнее. По выходным и в большинство будней сюда из Малайзии рвались многочисленные орды правоверных молодых мусульман, оставляющих благочестие по другую сторону границы. Они приезжали на дорогих внедорожниках, на дешевых мотоциклах «хонда», на рейсовых автобусах и микроавтобусах. Некоторые даже крутили педали велосипедов или шли пешком. Вот и теперь город наводнили охочие до развлечений южные соседи. Все девушки выучили малайзийский язык и принимали в качестве оплаты ринггиты. В каждой хижине стояли или сидели юноши и ворковали, обольщая хозяек. В каком-то отношении они были более цивилизованы, чем фаранги. Приезжали не только для того, чтобы перепихнуться, — наоборот, хотели оттянуться по полной программе; со спиртным и многолюдными дискотеками с караоке. А секс оставляли на последний момент, пока еще вовсе не нализались.