Сиссель-Йо Газан - Перо динозавра

Канадец Клайв Фриман последние тридцать два года был профессором палеоорнитологии отделения эволюции, палеобиологии и систематики птиц в Университете Британской Колумбии. Он жил на острове Ванкувер, недалеко от кампуса, и специализировался в области эволюции птиц. Птицы произошли от примитивной рептилии, так называемого текодонта, и самым очевидным кандидатом на пост птичьего предка была архозавр лонгисквама. Другие ученые по всему миру, ученые, которых Фриман уважал, считали, что птицы произошли от динозавров. Фриман же был с этим не согласен.

Клайв вырос на самом севере Канады, он был единственным ребенком известного ученого, биолога-бихевиориста Дэвида Фримана, одного из самых видных специалистов по волкам в Канаде второй половины XX века. Дэвид научил своего сына всему, что можно знать о лесе и о тех процессах, которые протекают в деревьях, в почве, о том, что происходит между животными и в организме самих животных. Никто никогда не сомневался в том, что Клайв, когда вырастет, станет биологом.

Когда Клайву исполнилось двенадцать, он решил, что будет изучать птиц. Птицы — это самые сложные животные на земле. Они произошли от примитивной рептилии, которая была также предком черепахи и крокодила. У них скелет обтекаемой формы, а полые кости, заполнены воздухом, благодаря чему у птиц такие грациозные движения, их оперение безупречно, а процесс откладывания яиц не имеет аналогов. Никто, конечно, не думает об этом, когда воробьи обклевывают газоны или когда голуби гадят на машины, и это Клайву тоже нравилось. Ему нравилось быть единственным, кто сумел разглядеть в грязи бриллиант.

Отец Клайва его страсти к птицам не разделял.

— Просто поразительно, как же мало ты знаешь о волках, особенно если учесть, что твой отец — главный мировой специалист по волкам, — сказал он однажды за ужином, когда пытался проверить знания Клайва о зубах млекопитающих и Клайв отвечал не очень хорошо. Моляры и премоляры. И малые коренные зубы, добавил он. Отец посмотрел на него долгим взглядом.

— Премоляры и есть малые коренные зубы, идиот, — сказал он наконец, поднимаясь из-за стола и направляясь в свой кабинет. Клайву так хотелось бы рассказать ему вместо зубов о клюве. Клюв — это само совершенство, орган, настолько приспособленный к своим функциям, что это просто не укладывалось у Клайва в голове. Длинные, тонкие клювы, короткие, неуклюжие, загнутые клювы. Клювы растительноядных, клювы всеядных, клювы плотоядных — для всех возможных целей существовали свои виды клювов. Сердце Клайва было отдано птицам, и ему было наплевать на то, что они не млекопитающие.

Когда Клайва в восемнадцать лет приняли на биологический факультет Университета Британской Колумбии в Ванкувере, он знал о птицах все. В тот день, когда пришло извещение о зачислении, Клайв побежал к почтовому ящику и сразу открыл письмо. Прочитав, что он, как и следовало ожидать, зачислен, он обернулся и внимательно посмотрел на дом своего детства. Где-то в доме сидел его отец, фанатично уткнувшись в свои книги, и Клайв подумал, что никогда не будет походить на него. В жизни есть не только наука. Солнце пригревало лоб Клайва, и он закрыл глаза. В детстве он обожествлял отца и боялся его, так продолжалось и по сей день. Но по мере того как расширялись знания Клайва о естественных науках, становилось невозможно верить всему, что говорил отец. В естественных науках происходило много нового. Новые методы, современная этология, мир техники, за которым, Клайв был в этом уверен, будущее, — по поводу всего этого Дэвид Фриман не выражал особого восторга. Последние годы они горячо спорили — так горячо, что мать Клайва время от времени вставала из-за стола и шла со своей тарелкой на кухню, чтобы доесть ужин там.

Через несколько недель детство останется позади. Может быть, их отношения тогда изменятся? Может быть, Дэвид будет приезжать к Клайву в Ванкувер и гордиться тем, что сын пошел по его стопам?

За ужином он рассказал родителям, что поступил на биологический факультет в Университет Британской Колумбии и скоро переезжает в Ванкувер.

— У птиц дурацкая неуклюжая походка, — заметил Дэвид, не прерывая трапезы.

Мама Клайва попросила:

— Перестаньте, пожалуйста. Оба.

Клайв представил себе, как он сейчас встанет, поблагодарит за ужин, снисходительно посмотрит на отцовскую лысую макушку, отнесет тарелку на кухню, поднимется в свою комнату и возьмется за книгу. Вместо этого он повернулся к отцу и тихо сказал, что, даже если предположить, что у птиц не самая элегантная походка, все равно поразительно, что многие из них вообще способны передвигаться по земле, при том что у них так развита способность к полету. Волки, например, могут передвигаться исключительно по земле, никакие другие способы передвижения им недоступны.

Дэвид сказал, что не расслышал слов Клайва, и Клайв повторил это снова, громче нужного.

Дэвид принялся сыпать латинскими названиями костей, описывая строение лапы волка, во всех отношениях превосходящее, по его мнению, строение птичьих лап. Мама передала им картофель и разлила по стаканам воду, потом умоляюще взглянула на Клайва.

И вдруг он замер.

Что Дэвид только что сказал?

— Что ты сейчас сказал?

Мама сидела тише воды, ниже травы, и Дэвид застыл в середине объяснения, рука повисла в воздухе, рот приоткрылся. Они оба одновременно поняли, что произошло. В потоке своих объяснений Дэвид упомянул маленькую кость, которая у более примитивных млекопитающих находится между таранной и больше-берцовой костями, но каждый идиот знает, что у таких развитых видов, как белый волк, эта кость давно редуцирована. Дэвид Фриман ошибся. Клайв это слышал, и Дэвид знал, что он это сказал.

В течение следующих нескольких секунд ничего не происходило. Воздух не шевелился, сердце Клайва громко стучало. Потом Дэвид отодвинул свой стул от стола и вышел.

Два дня у Клайва было хорошее настроение. Казалось, что из Дэвида вышел весь пар. Он выходил обедать и ужинать и участвовал, хотя и с меньшим энтузиазмом, чем обычно, в беседе за столом, даже мама немного оживилась и несколько раз спрашивала:

— Правда же, друг мой?

— Да, да, — бормотал Дэвид.

Клайв получил вдруг возможность говорить, и он рассказывал о присланном ему учебном плане, о занятиях в предстоящие семестры, и мама слушала, а Дэвид молчал. Раньше он никогда так себя не вел. Клайв только сейчас заметил, как сильно отец постарел, источенный своей многолетней неприязнью ко всем и всему, и в приступе внезапной нежности Клайв даже назвал Дэвида папой, чего обычно никогда не делал.

Двумя днями позже Клайв направлялся в кабинет Дэвида, чтобы спросить, не хочет ли тот в последний раз до отъезда Клайва прогуляться по лесу. Лучшие его воспоминания детства были связаны с этими прогулками, и он хотел освежить их перед Ванкувером. Он прислонился к кухонному столу и выпил стакан молока, но вдруг вздрогнул, заметив что-то странное в саду. Лужайка перед домом представляла собой полукруг с редкими вкраплениями арктических растений, в дальней ее части стояла сделанная Клайвом кормушка для птиц, за ней четыре большие скалы прорывали земную поверхность. Дальше начинался лес.