Луис Роча - Смерть понтифика

В одиннадцать вечера Ганс возвращается обратно, чтобы поужинать с матерью, но и в это время свет еще не погашен. Как любой настоящий боец Швейцарской гвардии, сержант внимателен и осторожен. Он решает вернуться к паре дремлющих бойцов. Сейчас он застает на карауле обоих: удалось прогнать солдатский сон навсегда.

— Сержант! — приветствуют его оба.

— Скажите-ка, выключал ли Его Святейшество на ночь свет в личных покоях?

Первый гвардеец колеблется, но второй, не моргнув глазом, отвечает:

— Во время моей смены свет не погас ни на миг.

Несмотря на то что Ганс застал бойцов спящими, он знает: те не могли отвлечься ни на мгновение.

— Странно, — еле слышно произносит сержант.

— Обыкновенно Его Святейшество включает свет примерно в эти часы, но ночью он даже не выключал его… — продолжает гвардеец. — Наверное, всё работал над новыми порядками, о которых рассказывал…

— Это — не наше дело, — отвечает Ганс и меняет тему разговора: — Все в порядке?

— Всё в порядке, сержант.

— Отлично! До свидания, и смотрите в оба!

В караульном помещении Швейцарской гвардии сержант чувствует, как веки наливаются тяжестью. Можно поспать еще пару часов. Но мысли вновь возвращаются к свету, горящему в папских покоях. «Теперь-то здесь наверняка многое переменится», — думает он, улыбаясь. Теперь можно спать спокойно.

С тех пор, как Сестра Винченция оставила серебряный поднос с кофе на столике у дверей в покои дона Альбино Лучиани, прошло пятнадцать минут. Пора вернуться — будить дона Альбино и заставить его принимать лекарства.

И вновь по телу пробежали мурашки, стоило лишь повторно пройтись сумрачным коридором. В отличие от самого дона Альбино, монахиня была честна, но непреклонна, и не покидала комнату до тех пор, пока подопечный по настоянию монахини не глотал лекарства. Дон Джузеппе считал, что снадобья слишком слабые: всего лишь безвкусные белые таблетки, которые понтифик принимал, изображая веселое удивление.

Сестре Винченции приходилось делать и инсулиновые инъекции после еды.

Порой дон Альбино пошучивал с монахиней, добродушно коря ее за то, что она изо дня в день, «как на мессу», между четырьмя и пятью часами утра являлась к нему, чтобы снабдить лекарствами от высокого давления. Потом, с пяти до половины шестого, дон Альбино умывался и занимался английским языком, используя лингафонный курс, утверждая тем самым незыблемый распорядок. Затем понтифик удалялся в личную часовню до семи часов утра. Эти простые привычки напоминали о жизни на прежней квартире и облегчали тяжкое бремя, взваленное кардиналами ему на плечи.

Появившись перед опочивальней дона Альбино, монахиня остановилась в растерянности и недоумении. Этим утром весь годами устоявшийся распорядок оказался нарушен, и поднос с кофейником остались на том же месте, куда несколько минут тому назад она его поставила. Приподняла салфетку, прикрывавшую кофейник, чтобы посмотреть, притронулся ли к чему-нибудь ее подопечный. Еще одна странность: за все почти что двадцать лет ничего подобного не случалось! Еще ни разу не задерживалась реплика «Добрый день, Винченция!» в ответ на приветствие монахини…

Хотя нет, распорядок здесь изменился: в прежнем жилище сестра Винченция, постучавшись в дверь, лично вручала дону Альбино поднос. Стоило советникам папы проведать об этой привычке, как тут же хотели ввести строгий запрет — решили, что подобное поведение является вопиющим нарушением протокола. А потом, к взаимному удовольствию, было решено ограничиться полумерой: сестра по-прежнему будет носить кофе по утрам, но поднос будет оставлять у входа в опочивальню.

Монахиня вновь прислушалась, затаив дыхание. Но так ничего и не услышала — ни звука, ни шороха. «Не позвать ли прислугу для Его Святейшества?» — подумала она про себя. Сухие пальцы робко постучали по дереву.

— Доброе утро, дон Альбино! — прошептала она.

Приоткрыв дверную створку, взглянула в покои, думая, что же предпринять еще… «Вот в Венеции просто зашла бы и не стала бы скромничать», — недовольно ворчала старая монахиня. Из-за приоткрытой двери вырывалась тонкая полоска света. «Ну, вот и хорошо — значит, уже проснулся». И вновь, более настойчиво: «Дон Альбино?..» — но никто не ответил. Снова — стук, а в ответ молчание. Оставалось только войти в покои, каким бы строгим ни был протокол. Ладонь стиснула позолоченную дверную ручку. Потянула. «Если забивать себе голову мнением советников, то так и не узнаю, проснулся дон Альбино или по-прежнему спит».

Зашла на цыпочках. Папа по-прежнему полусидел, опершись на груду подушек, в очках, с бумагами в руке, голова склонена вправо. Жизнерадостное выражение лица и добрая улыбка, очаровывавшие всех, кто знал Его Святейшество, превратились в гримасу агонии. Сестра Винченция метнулась к своему покровителю, ее трепещущее сердце замерло от ужаса. Но за свое сердце она не боялась. Веки покраснели, на глазах выступили слезы, она пыталась нащупать пульс дона Альбино. Секунда, вторая, третья, четвертая, пятая…

Монахиня закрыла глаза, по лицу заструились слезы. «О боже мой!» — она что есть силы потянула шнур, висевший у кровати дона Альбино, и звон колокольчика разнесся по самым дальним комнатам и этажам.

«Нужно пойти позвать на помощь», — подумала она, цепенея от невыразимого ужаса и волнения. — «Хотя нет, сперва стоит позвать отца Маджи… Нет! Он слишком далеко! Лучше — отца Лоренци!»

Звон колокольчика оборвался, а на зов сестры Винченции никто не пришел. Тогда она поспешно скрылась в коридоре и, забыв напрочь обо всех правилах, навязанных строгими секретарями, распахнула двери в покои отца Лоренци, рядом с опочивальней дона Альбино.

Секретарь, отец Джуан Мейджи, обосновался в покоях на втором этаже на время ремонта в его спальне.

— Отец Лоренци, отец Лоренци, боже мой! — причитала сестра Винченция.

Едва проснувшийся священнослужитель был ошарашен бесцеремонным вторжением.

— Что случилось, сестра Винченция? Что стряслось?

Но осмыслить происходящее удавалось с трудом. Рыдая, старая монахиня обхватила кардинала и уткнулась в его пижаму.

— Что произошло, сестра?

— Отец Лоренци, дон Альбино… Дон Альбино!.. Отец Лоренци!.. Дон Альбино умер! Папа умер!

Нет более строгого распорядка, чем тот, что подчиняет себе небесные светила. Тем утром 9 сентября 1978 года солнце не изменило своего хода, и его золотые лучи по-прежнему освещали римскую площадь Святого Петра. День выдался чудесный…

В доме на улице Виа Венето царит суматоха. Она повсюду: на ступенях, на площадке, в подъезде. Непрерывно снуют родственники, друзья, служащие, посыльные, бессчетное количество раз поднимаясь и спускаясь по ступеням в повседневных хлопотах. Но на третьем этаже стоит гробовая тишина. Ранним утром туда вошли трое. Двое из них задержались на десять минут. Никто не видел, как они вошли или вышли. Третий, оставшийся в комнате, не подавал никаких признаков жизни. Не слышно, как хлопают дверцы шкафов или двигаются ящики. Безмолвный сосед. Идеальный, можно сказать. Кажется, вечером перепил, и друзья втащили его в дом, чтобы проспался. А может быть, работает в ночную смену и днем отдыхает. Да мало ли причин? Важно одно: человек в квартире, а его не слышно.