Хосе Сомоса - Зигзаг

И все-таки, думая об этом, она об этом мечтала.

Элиса подняла глаза и поняла, что уже слишком поздно: настал ее черед.

В движениях Зигзага была легкость. Казалось, он не шел, а летел, несомый невидимым ветром. Элиса завороженно смотрела на него, как смотрят на то, что несет нам смерть.

В голове пронеслось: есть ли у него сознание, чувствует ли он что-то, испытывает ли какие-то эмоции и может ли разумно реагировать на ситуацию? Она вдруг пришла к заключению, что нет. Ей казалось, что он даже не в состоянии получить удовольствие от удовлетворения своего желания все уничтожить, что он даже не может испытывать такое желание или нечто подобное желанию. Глядя на него, Элиса с уверенностью поняла, что Зигзаг находится по ту сторону грани между живым и неодушевленным. Он не был предметом, но, уж конечно, не был и живым существом. Даже его движение показалось ей иллюзорным. Она решила, что неправда, что он как-то «приближается» к ней. Ее глаза говорили ей об этом, но сам Зигзаг не двигался — он уже был там, с ней, перед ней, один на один, неподвижно, внутри струны. Что касается его воли, ее можно было сравнить с притяжением, которое испытывает магнит по отношению к металлическому листу. Это была не воля, а явление физики.

Все остальное было яростью.

Чистой яростью, без «до» и «после», без развития и эволюции, яростью такой силы, которой никогда не ведало ни одно человеческое существо. Она не думала, что за этой яростью может быть разум или воля — просто Зигзаг был ею. Внешность и сущность в нем были едины.

Элиса никогда не видела и не представляла себе ничего подобного — разве что в страшных снах, где зло и страх могли воплощаться и обретать форму. Форму Белоглазого Господина. Ее не удивило, что Жаклин называла его «сатаной». Она была не в состоянии описать, понять или вынести чуть ли не символическую ауру извращения, ненависти и безумия, которые исходили от каждого сантиметра его фигуры, ту нечеловеческую жестокость, которую источало все его существо. Давид был прав: он захвачен в порыве чистых эмоций. Это что-то, что уничтожает. Он делает только это. Это все, что он может делать.

Что до его ужасного вида, Элиса знала, что он вызван той же причиной, по которой в море появились дыры и покрылась лепрой женщина из Иерусалима. Смещение материи уродовало его, выдирая куски лица, стирая зрачки с глазных белков и ампутируя одну из рук и часть туловища, так что казалось, что его искусал и выплюнул какой-то хищник. Его поза с разведенными и слегка согнутыми руками и ногами, несомненно, повторяла положение, в котором он упал на камни после того, как его толкнул Рик.

Однако, глядя на него и чувствуя, что она сойдет с ума, если не отведет глаза, она поняла еще и другое.

Она подумала о Викторе, о его жутких страданиях, когда он обнаружил девочку, в которую тогда был влюблен (его детскую любовь), в объятиях своего лучшего друга; обо всем, что за доли секунды пронеслось в мальчишеской душе до того, как его разум провалился в бессознательное состояние после удара: злость, сексуальное желание, жажда мести, садизм, бессилие при виде того, как мир впервые рушится вокруг тебя… Рик хотел воспользоваться «невинным» воспоминанием, но что он нашел?

Она поняла, что, если убрать весь этот ужас, Зигзаг останется тем, кем был на самом деле , кем он был раньше, кем он стал бы, если бы время не заключило его в темницу этого ужасного момента. Теперь, видя его вблизи, она могла разглядеть его настоящую суть под толстым слоем застывшей ярости.

Зигзаг был одиннадцатилетним ребенком.

0,0005 секунды

Виктор бежал по берегу реки в то летнее утро в Ольеро. Рик и Келли куда-то исчезли, но он догадывался, где их можно найти — на каменном холме, в месте, которое они с Риком называли «укрытием». Они даже собирались построить там шалаш.

Внезапно он остановился.

Куда он так бежит? Что он делал несколько секунд назад? Он смутно помнил, что был рядом с Элисой и что-то рассматривал. Еще он помнил черные волосы Келли Грэм и то, как похожи были Элиса и Келли в его памяти. И помнил тот миг, когда обнаружил нагих Рика и Келли под сосной, на том самом месте, где они хотели строить шалаш. И то, что он почувствовал, увидев, как она стоит перед Риком на коленях и трогает его (он уже знал, что это такое — он видел это в журналах, которые собирал Рик), и слова Рика. Хочешь присоединиться, Вики Лоперация? Хочешь, она и тебе это сделает, Вики? Помнил взгляд Рика и особенно взгляд Келли, смотревшей на него своими кошачьими глазами.

Так смотрят все девчонки, абсолютно все, без исключений.

Те самые губы, которые столько раз ему улыбались, теперь целовали голые гениталии Рика — это вполне заслуживало и тех оскорблений, которые он выкрикнул, и других, похуже. В ругательствах (открыл он для себя тогда) кроется нечто, похожее на порочный круг: ты кричишь до потери голоса, плачешь, испытываешь желание уничтожить весь мир, и все это заставляет тебя еще больше кричать, выкрикивать новые ругательства. О, если бы мир был телом девушки или гениталиями Рика!.. О, если бы злость могла длиться вечно! Хотелось кричать, пока крики не лишат эти улыбки и взгляды всякого содержания, кричать всегда, до конца своих последних дней, широко раскрывая рот, выставляя напоказ зубы…

Но он был не в Ольеро и никуда не бежал. Он стоял в большом зале, где было очень жарко. Что это? Ад? И почему он (именно он ) находится в этом ужасном месте? Это несправедливо.

Прилив обиды затмил его сознание. Ему хотелось объяснить тому, кто это сделал, как это было несправедливо. Да, он переборщил. В течение доли секунды или, может быть, чуть дольше (но не так долго, чтобы для природы это что-то значило) он изо всех сил хотел съесть их живьем, оттрахать их, отрезать головы и поиметь их в дырку, как говорил Рик, особенно ее, ее больше, чем его, за обман, за то, что она такая презренная, такая красивая, такая похожая на тех депилированных девиц в черном нижнем белье из журналов Рика, которые становились перед мужчинами на колени, как собачки.

Но будем говорить прямо, все это произошло больше двадцати лет назад, и последствиями этих событий стал качественный ушиб головы, несколько часов глубокого сна в больнице, шрам на макушке, беспокойство со стороны его семьи и счастливый конец. Рик несколько часов не отходил от него и, когда он очнулся, расплакался и попросил у него прощения. Что же до Келли, он уже забыл о ней. Это были обычные мальчишечьи разборки. Сколько им было лет? Где-то одиннадцать-двенадцать…

Это несправедливо. Жизнь устроена неправильно, если такие вещи могли со временем (так вроде говорят?) превратиться в такие темные дыры. Где же справедливость у этой ничего не прощающей природы? Он уже простил Келли и всех девушек в мире. Он простил всех женщин. Все остальное называется «травмой», но уже много лет, как он научился с этим жить: он жил один, и несмотря на то, насколько нравилась ему Элиса, и на желания, которые он по отношению к ней испытывал, он не решался впустить в свое сердце ни одну женщину. Они с Риком отдалились друг от друга. Что еще ему нужно было совершить, чтобы искупить свою вину? Неужели Бог обращает так много внимания на каждое наше слово и чувства — то, что мы говорим или испытываем в течение всего нескольких диких секунд?