Уоррен Мерфи - Последний бой

Римо оглядел комнату, заполненную плосколицыми деревенскими жителями, которые только что были готовы отправить на тот свет не только Римо, но и Чиуна, кормившего их долгие годы, и произнес:

– Я хочу кое-что вам сказать.

Он вновь оглядел комнату, пока Чиун переводил его слова на корейский. Присутствующие обратились во внимание.

– Я – американец, – произнес Римо.

Чиун перевел.

– И горжусь этим, – продолжал Римо.

Чиун добавил что-то по-корейски.

– В следующий раз, когда будете рассуждать о слабаках-американцах, вспомните о том, что именно американец, белый американец победил боль.

Чиун выпалил несколько слов.

– А Нуич – не просто кореец, а уроженец Синанджу – как раз и оказался трусом и заслужил смерть.

Чиун буркнул еще что-то.

– И все вы заслуживаете того же, потому что вы просто стая неблагодарных, кусающих руку дающего очернителей, которых надо бы отправить к праотцам на съедение рыбам. Если рыбы станут вас жрать.

Чиун сказал что-то еще, и лица жителей деревни расплылись в улыбках, они захлопали в ладоши. Чиун выпроводил всех и остался вдвоем с Римо.

– Мне кажется, моя речь в переводе несколько потеряла в выразительности, – заметил Римо.

– Я перевел им все твои грубости, – ответил Чиун. – Хотя, конечно, пришлось кое-что изменить, чтобы точнее передать смысл твоих высказываний.

– Например?

– Чтобы им было понятно, я сказал, что ты продемонстрировал сердце корейца, а Нуич подпал под влияние реакционного империализма. И что я бы не выбрал себе в сыновья какого-нибудь слабака, тем более – белого... Ну, и так далее. Все было переведено точно так, как ты говорил.

В дверь постучали. Чиун открыл. На пороге стоял председатель Ким Ир Сен.

– А, вы проснулись, – сказал он Римо по-английски со слащавым восточным акцентом.

– Да. Хорошо, что вы говорите по-английски, – ответил Римо.

– Почему?

– Потому что нам нужно поговорить, а я не хочу, чтобы мои слова переводил Чиун.

– Он еще очень слаб, – вмешался Чиун. – Может быть, в другой раз?

– Нет, именно сейчас, – возразил Римо. – Пхеньян – город продажных женщин... – начал он.

– Нам это известно, – ответил Ким Ир Сен. – Если вам хочется увидеть добродетельный город, то поезжайте в Мангендэ, на мою родину. Это достойное место.

– Если там люди похожи на местных, – заметил Римо, – значит, они такая же дрянь!

– Люди везде одинаковы, – сказал Ким Ир. – Даже в Синанджу. Да и в Америке, я полагаю.

Чиун кивнул. Римо окончательно разозлился, сообразив, что никак не получается оскорбить Сена.

– Я был во Вьетнаме, – заявил наконец Римо. – И перебил множество вьетнамцев!

– Недостаточно много, – заметил Ким Ир. – Вьетнамцы – как птичий помет. Насколько я понимаю, Ханой ничуть не лучше Сайгона. Удивительно, как эти катышки помета вообще отличают друг друга.

– Я бы вообще стер с лица земли весь вьетнамский коммунистический сброд, – сказал Римо.

Ким Ир Сен пожал плечами.

– Что ж, неплохая идея. Вьетнам – единственная известная мне страна, где во время войны население увеличивалось. Надеюсь, вы не имели дела с какой-нибудь вьетнамкой? Они все заразные, знаете ли.

– О, черт! – сказал Римо, отвернулся и стал смотреть в окно на бледное холодное корейское небо.

– Я отбываю, – услышал он слова Ким Ир Сена.

– Сделайте так, чтобы деньги Синанджу больше не присваивались вашими вороватыми чиновниками, – сказал Чиун.

– Да. Я лично прослежу за этим.

Чиун кивнул и проводил председателя до двери, где обратился к нему театральным шепотом:

– Не расстраивайтесь из-за его слов. В душе он кореец.

– Я знаю, – сказал Ким Ир Сен.

Чиун закрыл дверь.

– Ну? – спросил Римо.

– Что «ну»?

– По-моему, тебе есть что сказать. Говори.

– Я рад, что ты поднял этот вопрос, Римо, Ты нанес Нуичу неудачный удар, на дюйм ниже, чем надо. Раньше я бы простил тебе такую небрежность, так как твое извращенное американское восприятие обрекало тебя на небрежность и халтуру. Но теперь я не могу простить этого. Когда ты поправишься, придется отработать этот удар. К счастью, жители деревни знали, что ты ранен, поэтому они были к тебе снисходительны. Ты не опозорил Дом, но мы должны быть уверены, что этого не произойдет и в будущем.

– Это все, что ты собирался мне сказать?

– А что еще?

– Почему твой ноготь был в крови?

– Мой ноготь?

– Да. Ноготь указательного пальца левой руки.

– Тебе это померещилось в бреду, – сказал Чиун.

– Ты прикончил Нуича, разве нет?

– Римо, как ты можешь говорить такое! Ты же знаешь, что Мастер никогда не поднимет руку на жителя деревни. А я Мастер. Ну, может быть, на те несколько секунд, когда Нуич провозгласил себя Мастером, я таковым не был, но...

– Не рассказывай мне сказок, – перебил Римо. – Ты был Мастером и остаешься Мастером, и если ты пырнул Нуича, то не имел права.

– Если я что-то сделал не так, то отвечу перед своими предками. Но все это день вчерашний и день сегодняшний. Поговорим о завтрашнем дне. О том дне, когда ты, Римо, станешь Мастером Синанджу.

Чиун широко раскинул руки, словно стремясь охватить комнату со всеми ее вазами, кувшинами и прочей утварью.

– Только представь, Римо, когда-нибудь все это будет твоим!

– Верни обратно Нуича, – сказал Римо, и впервые за много дней смех не вызвал у него боли.