Уоррен Мерфи - Последний звонок

– Я тебе покажу переговоры! – зарычал Фредди и поднял дубинку, чтобы разбить голову Римо.

– Ну вот, – вздохнул Римо. – Вот что я получаю, когда пытаюсь быть паинькой.

Дубинка обрушилась на его голову. Внезапно Фредди осознал, что ее вырвали у него из рук. Что-то развернуло его вокруг, и он ощутил конец дубинки возле своего левого уха. Затем он увидел, как кулак скользнул к другому ее концу. Первый же удар вогнал дубинку в ухо Фредди. Другое, еще работавшее ухо, уловило звук двух следующих ударов, а потом Фредди уже не слышал ничего, потому что дубинка, пройдя сквозь голову, вышла с другой стороны.

– Ггг-ыы-гг-ыы-гг-ыы, – произнес Фредди, упав на колени.

Концы дубинки, торчащие из его ушей, напоминали руль велосипеда.

– Что вы сказали? – переспросил Римо.

– Ггг-ыы-гг-ыы-гг-ыы, – повторил Фредди.

– Грр-ыы-мм! – ответил Римо.

Он постучался и услышал за дверью шаги.

– Кто там?

– Герр Оберлейтенант-штурмбаннфюрер-гауляйтеррайхсфельдмаршал О'Брайен, – представился Римо.

– Кто-кто?

– Не повторять же сначала. Откройте!

– Где Фредди?

– Фредди – это часовой?

– Да. Где он?

Римо посмотрел на стоящего на коленях Фредди, из ушей которого торчала длинная тонкая дубинка.

– Он сейчас занят.

– Я хочу взглянуть на ваше удостоверение личности, – настаивал голос.

– Мое удостоверение – это Фредди, – сказал Римо.

– Перестаньте говорить глупости и подсуньте удостоверение под дверь.

– Не пролезет, – засомневался Римо.

– Пролезет.

– Ну ладно, – сдался Римо.

Внутри пятеро нацистов глядели на дверь. Снаружи донеслись какие-то скребущие звуки, и что-то розовое показалось из-под двери. Потом появились еще четыре предмета, оказавшиеся пальцами, затем кисть руки и, наконец, край коричневой рубашки.

– О Боже, ведь это Фредди! – прошептал Эрнест Шайсскопф.

Все бросились к двери. Рука Фредди, словно побывавшая под паровым катком, пролезала в комнату сквозь зазор между дверью и порогом. Фредди был теперь не толще собственной фотографии, наклеенной на картон. Уже показались белокурые волосы, уже затрещал череп, сплющиваясь, чтобы пройти в щель, когда внезапно дверь дрогнула, заскрипела и слетела с петель.

На пороге стоял Римо. То немногое, что осталось от Фредди, лежало у его ног. Пятеро нацистов не могли оторвать глаз от дубинки, ставшей неотъемлемой частью его черепа.

– Привет, – поздоровался Римо, – я же говорил, что не пролезет.

– Ггг-ыы-гг-ыы-гг-ыы, – произнес Шайсскопф.

– И Фредди то же самое говорил, – ответил Римо.

– Кто вы такой? – пролепетал один из нацистов.

– Что вам надо? – воскликнул другой.

– Что вы сделали с Фредди? – раздался третий голос.

– Минутку, – сказал Римо. – Мы так ничего не добьемся, если будут говорить все разом. Сначала скажу я. Ты, – указал он на Шайсскопфа, – немедленно прекрати блевать и послушай меня.

– Ггг-ыы-гг-ыы-гг-ыы, – отозвался Шайсскопф, орошая комнату остатками жареной рыбы с картошкой.

– Прекрати, я кому говорю, – повторил Римо.

Шайсскопф сделал глубокий вдох и попытался остановить рвоту. Он вытер лицо рукавом форменной рубашки.

– Я как-нибудь могу убедить вас отменить завтрашний марш? – спросил Римо. – Меня прислали для переговоров.

– Нет, – заявил Шайсскопф. – Никогда!

– Не торопись, – сказал Римо. – Фредди я уже убедил.

– Никогда! – взвизгнул опять Шайсскопф. – Мы маршируем во имя свободы и во имя прав белого человека. Мы маршируем, чтобы сказать «нет» смешению рас...

– Тогда прощай, – сказал Римо.

Он схватил Фредди за дубинку и втащил его в комнату. Два нациста бросились на него, размахивая полицейскими дубинками. Римо ударил их телом Фредди, и они грудой повалились на пол.

Двое других кинулись на Римо, держа наперевес бейсбольные биты, залитые свинцом. Он закружился между ними, все время подаваясь вперед и назад, направо и налево. Когда оба были уверены, что он находится в пределах досягаемости, на него обрушилось два страшных удара. Римо наклонился, мгновенно выйдя из зоны контакта, и услышал звук слившихся воедино ударов. Его противники поразили друг друга. Следом, как эхо после выстрела, донесся знакомый успокаивающий звук ломающихся и раскалывающихся черепов.

Римо кивнул и отошел в сторону. Тела его противников тяжело рухнули на пол.

Оберштурмбаннфюрер Эрнест Шайсскопф забился в угол и выставил перед собой книжку комиксов «Мохаммед Али против Супермена». Темное лицо Али было зачеркнуто двумя жирными коричневыми линиями.

– Убирайся, ты, – прохрипел Шайсскопф. – Я вызову полицию!

– Послушай, Эрнест, – сказал Римо, – ты не расстраивайся. Ты просто не думай, что умираешь.

– О чем же мне еще думать?

– Что наконец становишься человеком, – ответил Римо.

Покончив с ним, Римо произвел уборку помещения, затем приладил сломанную дверь и покинул место событий. До его дома в Компо-бич было три мили, и он решил пробежаться. Давно уже ему не удавалось потренироваться.

Чиун, как и час назад, сидел на полу посреди комнаты и смотрел на лежащий перед ним большой лист пергаментной бумаги. Он держал гусиное перо рядом с чернильницей, как будто собирался вот-вот макнуть. Бумага была девственно чиста.

– А сегодня что, Чиун? – спросил Римо, показывая на нетронутый лист. – В Венесуэле слишком громко играет радио?

– Я так беспокоился за тебя, что не мог работать, – сказал Чиун.

– Беспокоился за меня? Я не думал, что они произвели на тебя такое сильное впечатление. Ты их назвал, помнится, животными в коричневых рубашках.

– С ними все улажено?

– Конечно.

– Хорошо, – произнес Чиун. – Эти нацисты отвратительны.

– Этих уже нет. И вообще, с каких это пор ты не любишь нацистов? Если Дом Синанджу мог работать на Ивана Грозного, фараона Рамзеса и Генриха Восьмого, то чем плохи нацисты? Они что, вам не заплатили?

– Дом Синанджу отказался на них работать. Более того, мы сами вызвались устранить их вождя. Этого, с такими смешными усиками.

– Даром?! Синанджу?

Чиун кивнул:

– Есть некоторые виды зла, с которыми нельзя мириться. Мы не часто работаем бесплатно, потому что деревня голодает, когда мы не приносим денег. Но на этот раз мы должны были так поступить. Этот безумец узнал о нашем скором приходе и отравился, ухитрившись убить сначала свою подругу. Он был грязен до самого конца. – Чиун плюнул от отвращения. – Но как я могу довести до конца мой труд, – произнес он, помолчав, – если ты отвлекаешь меня пустыми разговорами? Я иду спать.

– Приятных сновидений.

Лучшего дня для демонстрации нельзя было и пожелать. Вовсю сияло солнце, разгоняя утренний холод, оставшийся в напоминание о длинной коннектикутской зиме.