Мари Хермансон - Двойная жизнь

Потому что Ивонн никогда не была той симпатичной, высокомерной девочкой, что стояла вместе со своими подружками на школьном дворе и могла подыскивать себе мальчиков или даже бросать их. Она была настоящей парией, к которой не хотели прикасаться ни девчонки, ни мальчишки.

В третьем классе она влюбилась в одного мальчика, которого звали Кеннет. Играя на одном из праздников вместе с одноклассниками в «русскую почту», она усмотрела свой шанс вступить с ним в телесный контакт: будь то рукопожатие, объятия, поглаживания, а в лучшем случае – даже поцелуй. Она затаила дыхание, когда Кеннет в качестве почтальона встал перед дверью, чтобы разнести почту. «Поцелуй!» – самоуверенно крикнул он, и нетерпеливый шепот пронесся по слабо освещенной комнате. Кто-то долго ходил по кругу с вытянутым пальцем: «Этому или этому?» И когда Кеннет наконец крикнул «Да!», палец указал на Ивонн. Послышались приглушенные смешки.

– Ты уверен? – спросила девочка, указывавшая на нее пальцем.

– Да, – снова раздался снаружи самоуверенный голос Кеннета.

– Ты абсолютно уверен в том, что хочешь доставить почту этому человеку?

– Ну конечно.

Дверь открылась. Опять смех и сочувственный шепот. Затем вытянутый вперед палец. Кеннет уставился на Ивонн, а потом попытался повернуть обратно и выйти, но его остановили и потащили к ней.

– Нет, черт подери, нет, – отчаянно сопротивлялся он.

– Отпустите его. Я думаю, что ему вовсе не обязательно это делать, – заметил кто-то.

– А почему нет? Он сказал «да». Он должен следовать правилам. Ну, давай, Кеннет. Ты должен передать ей почту!

– Я не думал, что ты покажешь на нее. Она же не играла.

И тут возник ожесточенный спор. Некоторые стояли на своем: таковы правила игры, и «да» означает «да».

Другие оказались несколько лояльней:

– Это, конечно, так, но не нужно же быть такими строгими. Захочется ли на самом деле тебе самому целовать того, от кого разит мочой?

В конце концов, все сошлись на том, чтобы сделать исключение из правил. Если выпадало на Ивонн, достаточно было просто протянуть ей руку вне зависимости от того, что этот человек сказал, стоя перед дверью.

Кеннет попытался увильнуть и от этого послабления, но, уступив давлению класса, неохотно протянул Ивонн свою руку и слегка коснулся кончиков ее пальцев. И тогда хихиканье переросло в восторженный визг с примесью отвращения.

– Тьфу ты, черт подери, – отозвался Кеннет и вытер руку о штанину.

Ближе чем в этот раз никто из одноклассников Ивонн никогда больше к ней не приближался.

Но Ивонн никогда не упрекала их за это. От нее и вправду несло мочой. Дома туалетная бумага появлялась редко, и у ее трусов всегда был неопределенный желто-коричневый цвет. Девочка думала, что это вполне нормально. Она лишь изредка мыла руки, в большинстве случаев забывая про ванну или душ, и никто не удосуживался напомнить ей об этом.

Иногда все же на нее надевали красивые вещи – когда приходило приглашение на обед к бабушке, перед приходом доктора Виллениуса, врача матери, или перед походом в оперу.

В таких случаях мать ставила ее в ванну посреди груды грязного белья, плававшего вокруг в холодной воде, и отмывала, как какую-то вещь. Она скребла ее жесткой щеткой, а когда смывала с волос шампунь, не обращала никакого внимания на то, что он стекал дочери в глаза. Ивонн иногда получала свежие платья, и тогда старые оставались лежать в ванне в грязной жиже для замачивания в ожидании большой стирки, которая так и не наступала.

У бабушки всегда было настолько чисто и уютно, насколько грязно и неряшливо у матери Ивонн. Они все трое сидели в красивой комнате и обедали. Мать без устали щебетала, рассказывая о посещении оперы и о школьных успехах Ивонн. Бабушка, должно быть, была в курсе того, как обстоят дела у внучки, однако видела только то, что хотела видеть.

Мать Ивонн была уже давно больна, но никто не хотел принимать это всерьез. В ее возвышенном семействе не говорили ни о приступах ее беспричинного страха, ни о паранойе, ни о галлюцинациях. Когда ей было двадцать, она вышла замуж, и спустя год на свет появилась Ивонн. Беременность и последующее рождение ребенка спровоцировали приступы психоза, и замалчивать этот факт было уже нельзя. Мать легла в психиатрическую клинику, недолгий брак распался, а Ивонн стала жить у бабушки под присмотром няни. Через год мать выписали, и она забрала дочь к себе домой.

Ивонн не могла припомнить, чтобы отец жил с ними когда-нибудь. Формально родители девочки были женаты до тех пор, пока ей не исполнилось пять лет. В действительности, как полагала сама Ивонн, уже во время послеродового психоза матери он бросился в бега. Девочка встречалась с ним пару раз в году. Он ждал ее у дверей дома, и они вместе шли в кино, музеи, цирк или на другие представления. Он был очень вежлив и крайне напряжен. И у девочки всегда было ощущение того, что он, равно как и она сама, приходит на эти встречи только из чувства долга.

У матери периоды улучшения чередовались с периодами обострений. Болезнь протекала медленно и мучительно, со всевозможными симптомами и признаками, а переход к здоровому периоду мог наступить внезапно, в течение всего одной ночи. Тогда на следующее утро Ивонн видела, как ее мать, стоя на кухне, с ужасом глядит на то, что творится вокруг. Затем девочка отправлялась со списком покупок в магазин за продуктами, отсутствовавшими в холодильнике, в то время как сама мать принималась за уборку.

У матери Ивонн была фантастическая способность брать себя в руки в случае крайней необходимости. Такая крайняя необходимость чаще всего приключалась, когда она посещала своего врача, доктора Виллениуса. Ивонн позднее предположила, что тот был психиатром, хотя об этом никогда не говорилось вслух. Ее матери в таких случаях всегда хотелось, чтобы дочь была при ней, в новых нарядных платьях, с расчесанными завитыми волосами. Это был весьма значимый элемент во внешней стороне жизни матери: «Вы только посмотрите, как хорошо я забочусь о своей дочери».

Доктор Виллениус – старый заядлый курильщик с физиономией легавого пса – слушал щебетанье пациентки с полуприкрытыми глазами, бормотал под нос что – то невнятное и выписывал ей лекарства, которые она покупала по пути домой. Лекарства хранились в шкафчике ванной комнаты, и мать забывала про них до тех пор, пока, внезапно спохватившись в один прекрасный день, не принимала огромную дозу и потом надолго выходила из строя.

В этом и заключалось ее лечение. Бабушка отказывалась верить в то, что ее дочь больна, ну а доктор Виллениус был заинтересован только в собственных гонорарах.

Позднее Ивонн очень часто хотелось, чтобы ее мать и в самом деле хоть раз лишилась рассудка на улице или в магазине, чтобы люди, наконец, обратили на нее внимание и забрали ее в полицию. Но для этого мать была слишком хитра. Паранойя бушевала в ее теле, в ушах звенело от галлюцинаций, но она приосанивалась и, закусив губы, чопорно улыбалась.